Милый друг Натаниэл П. - [4]

– Ну же, приступайте, – сказала она, не делая никаких попыток показать пример. – Курица остынет.

Поглощая куриное каччиаторе – оно получилось очень даже неплохо, – Нейт изучал миловидное, в форме сердечка, лицо Элайзы: большие влажные глаза и выразительные скулы, очаровательные, выгнутые дужкой губки и белые, представленные в полном комплекте зубы. При каждой встрече красота Элайзы поражала заново, как будто в интервале между ними истинный образ искажался теми бурными эмоциями, которые она вызывала со времени их расставания: в его мыслях она преображалась в создание малоприятное. И какой он всегда испытывал шок, когда дверь открывала женщина, пышущая почти до неприличия великолепным здоровьем. Сила ее красоты, решил однажды Нейт, происходила из способности постоянно себя реконфигурировать. Когда он, думая, что нашел объяснение, отправлял его, как установленный факт, в соответствующий ящик – симпатичная девушка – Элайза поворачивала голову или закусывала губу, и ее красота, как детская игрушка, которую встряхивают, чтобы вернуть в исходное положение, меняла форму, ее координаты обновлялись: она проступала то в элегантных контурах покатого лба и расходящихся скул, то в застенчиво улыбающихся губах. «Элайза Прекрасная», – вырвалось у Нейта, когда она обняла его у двери. Она расцвела, беззаботно оставив без внимания его опоздание.

Тем не менее освоился Нейт не сразу. Когда Ханна отпустила комплимент квартире, Элайза ответила:

– Ненавижу. Маленькая и планировка неудачная. Оборудование такая дешевка.

И тут же с улыбкой добавила:

– Но все равно спасибо.

Знакомая жалобная нотка в ее голосе отозвалась у Нейта столь же знакомым коктейлем чувств – вины, сожаления и страха. И – отдельно, в чистом виде – раздражением: капризность, сварливость были неотъемлемым свойством ее натуры. Красота опять превратилась в раздражитель, приманку Калипсо, рассчитанную на то, чтобы завлечь его – снова – в ловушку.

Кроме того, тыча курицу вилкой, Нейт заметил поры на носу Элайзы и россыпь оспинок в верхней части лба, под линией волос – изъяны столь мелкие, что обращать на них внимание у других женщин было бы не по-джентльменски. Но в случае с Элайзой, чья красота требовала оценки по олимпийскому ранжиру совершенства, указанные недостатки представлялись ему – что было, конечно, глупо – доказательствами слабости ее воли или нехваткой здравомыслия с ее стороны.

– Чем сейчас занимаешься? – поинтересовалась она, по второму разу пуская по кругу миску с картошкой.

Нейт промокнул салфеткой губы.

– Всего лишь эссе.

Элайза вопросительно округлила глаза и наклонила голову.

– О том, как одна из привилегий – быть элитой – проявляется в переносе акта эксплуатации, – сказал он, глядя на сидящего по диагонали от него Джейсона.

Идея такого эссе представлялась ему пока несколько туманно, и Нейт опасался выказать себя наивным простаком, каким был в двадцать с небольшим, до того, как понял, что писать амбициозно, на значительные или серьезные темы – привилегия, даруемая журналами лишь тем, кто уже достиг успеха. Но недавно он написал книгу и получил за нее внушительный аванс, и хотя до публикации еще оставалось несколько месяцев, книга уже получила небольшую рекламу, о ней говорили. Успеха Нейт пока не достиг, но уже к нему приближался.

– Мы заставляем других делать то, что сами делать не способны из-за нашей моральной легкоранимости, – с большей уверенностью продолжил он. – Совесть есть высшая роскошь.

– Ты имеешь в виду почти весь рабочий класс, тех, кто идет в армию, и все такое? – Джейсон задал вопрос достаточно громко, чтобы остальные разговоры прекратились. – Передай, пожалуйста, масло, – обратился он к Ханне и лишь затем снова повернулся к Нейту.

С приглаженными какой-то блестящей мазью кудрями, Джейсон смахивал на какого-то дьявольского херувимчика.

– Я не совсем это имел в виду, – ответил Нейт. – Я хочу сказать…

– По-моему, ты абсолютно прав, – размахивая вилкой, вмешалась Аурит. – Американцы, если брать в целом, слишком отстранены от всей той гадости, что сопутствует обеспечению так называемой нормальной жизни.

– Это, конечно, израильская перспектива… – начал Джейсон.

– А вот это уже оскорбление, – перебила его Аурит. – Не только упрощенчество, но и расистская…

– Да, оскорбление, – согласился Нейт. – Но вообще-то меня интересуют не столько вопросы безопасности, сколько повседневная жизнь, то, как мы защищаемся от осознания своего соучастия в окружающей нас экономической эксплуатации. Возьмем, к примеру, натуральные продукты. Половина того, за что вы платите, когда покупаете их, это привилегия чувствовать себя этнически чистым, – он поставил на стол бокал, чтобы жестикулировать обеими руками. – Другой пример: мексиканец, которому домовладелец платит за то, чтобы он дважды в неделю убирал мусор перед домом. Мы лично его не эксплуатируем, но на каком-то уровне понимаем, что парень – нелегальный иммигрант, не получающий даже минимальной зарплаты.

– Джо-младший убирает мусор сам, – заявила Элайза, – но он такой прижимистый.

– А есть ли разница между «расистом» и «расиалистом»? – спросила колледжская подруга Элайзы.