Милюков - [18]

Однако негативные впечатления от преподавания исторических дисциплин скоро сменились новыми оценками, связанными с появлением на студенческом горизонте новых ученых, из молодого поколения, которые не просто вносили свежую струю в овладение знаниями, но и приучали к аналитической работе, стремясь вывести историческую науку на принципиально новую тематику, перейти от фактологического воспроизведения царствований и режимов с их внутренней и внешней политикой и особенно войнами к исследованию общественных структур, взаимоотношения экономических, политических и идеологических факторов, к анализу новых источников, которые в огромном количестве хранились мертвым грузом в архивах.

На первое место в кругу интересов Милюкова история выдвигалась постепенно. Через много лет он писал младшему сыну, ставшему студентом, что «несколько раз менял намеченные предметы деятельности, иногда разочаровывался в них, иногда признав себя менее пригодным к одним, чем к другим, и решившись самоограничиться»^{76}.

Тем временем Павел Милюков искал свое место в науке — где-то на грани социально-политической истории, истории искусства и филологии, постепенно подбираясь к комплексному пониманию культуры не просто как суммы определенных слагаемых, а как специфической дисциплины, имеющей право на существование в качестве самостоятельной исторической отрасли.

Заниматься, однако, приходилось не только академическими делами, всё больше думать о вещах элементарных, о том, чтобы поддерживать сносный уровень жизни.

Уже в первый студенческий год значительно уменьшился заработок отца, страдавшего тяжелым сосудистым заболеванием и вынужденного перейти в банке, где он служил оценщиком, на неполный рабочий день. Семья, членом которой, по крайней мере внешне, продолжал оставаться Павел, переехала из просторной квартиры в Староконюшенном переулке в значительно меньшее жилище на Чистых прудах. Впрочем, достаточно непритязательный Павел скорее не горевал по этому поводу, а был рад, что зимой можно на соседнем пруду кататься на коньках, а летом укрыться от жары на тенистом бульваре. Его вполне устраивала отведенная ему маленькая комната, где помещались кровать, письменный стол и полки с постепенно накапливавшейся библиотекой.

Судя по его воспоминаниям, Павел не участвовал в семейных расходах. Более того, непонятно, на какие деньги он учился в университете. Он не пишет об этом в воспоминаниях, и другие источники не сообщают сведений на этот счет. Похоже, за обучение всё же платил отец.

Очень скоро Павел отказался от продажи профессорских лекций студентам, ибо это занятие всё более его раздражало бессмысленностью, низким качеством распространяемого материала, да и мизерностью заработка. На первом и втором курсах он немного подрабатывал частными уроками, но, как сам признавал, полученные деньги шли только на покупку книг^{77}.

Создается впечатление, что взрослый уже Павел чувствовал себя не членом семьи, а квартирантом, которого почти не трогали семейные заботы. Такой строй мыслей и поведения особенно четко проявился в том, как он воспринял кончину отца.

Произошла она, по его словам, зимой 1878/79 года. Он даже не запомнил точную дату. Ночью, во сне, у Николая Павловича произошло кровоизлияние в мозг. Попытки привести его в сознание оказались безрезультатными, и через сутки наступила смерть. Буквально поражает сухая фраза в воспоминаниях сына: «Отец умер — не старым, — если не ошибаюсь, 59 лет от роду»^{78}. Это «если не ошибаюсь» звучит так, как будто речь идет о чужом человеке. Или, может быть, на девятом десятке жизни, когда писались эти слова, у самого Милюкова представления о жизни и смерти стали настолько отстраненными, что он переносил их и на близких людей? Но если даже и так, особых переживаний не было и в момент смерти отца. Более того, Павел Николаевич на пять лет ошибся в возрасте отца — Николай Павлович скончался на 54-м году жизни. Так что, видимо, отчуждение от отца, а в скором времени и от матери не было преодолено им до старости лет.

Кончина отца привела к тому, что семья осталась без надежных средств к существованию. Мать сдала одну комнату студентам-медикам. Общение с ними в какой-то мере расширило представления Павла о течениях русского социализма. Один из постояльцев, украинец, был типичным представителем национального народничества, другой, «уверенный в себе и в непререкаемой истине своего катехизиса»^{79}, казался воплощением митингового социал-демократа. В любом случае беседы с будущими врачами были полезны — они расширяли представления Милюкова о левых политических течениях, укрепляли его в мнении о необходимости придерживаться центристских взглядов.

Помимо комнаты, мать стала сдавать и семейные дачные помещения, так что со смертью Николая Павловича Милюковы в полном смысле слова бедствовать не стали, но доходы и расходы приходилось считать значительно внимательнее. Теперь и Павлу пришлось принять участие в формировании семейного бюджета — не только сократить походы за книгами в магазины и на «толкучку», но и всерьез загрузиться частными уроками.

Лето молодой человек провел в имении 83-летней княгини Варвары Николаевны Долгорукой, занимаясь воспитанием десятилетнего сына ее родственников, проживавших в имении. Сколько-нибудь глубокие впечатления от общения с престарелой вдовой министра юстиции при Александре I не сложились, хотя Павел приобрел некоторый педагогический опыт. Юношу сочли недостаточно почтительным, и по окончании летнего сезона он получил расчет.