Милые кости - [48]

Будь у меня побольше мозгов, я бы сразу заметила перемены. Но мне только теперь открылись эти знаки. Раньше на прикроватном столике в родительской спальне громоздились каталоги местных колледжей и университетов, мифологические словари, романы Генри Джеймса, Элиот и Диккенса. В какой-то момент их вытеснили труды доктора Спока. К ним, в свою очередь, добавились книжки по садоводству и кулинарии. Вплоть до маминого дня рождения, который мы отмечали за два месяца до моей смерти, я привычно считала, что лучшим подарком ей будут журналы «Дом и сад» и «Радушная хозяйка». Осознав, что беременна третьим ребенком, она перекрыла все подходы к себе прежней — хранительнице таинств. Замуровала, но не смогла задушить свои чаяния. Наоборот, они выросли и окрепли, а после встречи с Леном проломили, разрушили, снесли глухую стену. Им проторил дорогу беспощадный плотский зов, и мама пошла вперед, ступая по обломкам.

Мне тяжело было это видеть. Их первые объятия получились торопливыми, неловкими, жадными.

— Абигайль, — Лен сжимал под плащом ее талию, не замечая эфемерной батистовой преграды, — подумай, что ты делаешь.

— Мне осточертело думать. — Ее волосы развевались ореолом в потоке горячего воздуха. Лен сощурился. Великолепная, опасная, неукротимая.

— Твой муж… — выговорил он.

— Поцелуй меня, — сказала она. — Пожалуйста.

Я уловила в ее голосе заискивающие нотки. Она буквально летела сквозь время, чтобы только скрыться от моего взгляда. И мне было ее не удержать.

Лен крепко поцеловал ее в лоб и закрыл глаза. Она сама положила его ладонь себе на грудь. Что-то зашептала ему на ухо. Я знала, какие силы подталкивают ее к нему. Неистовство, скорбь, безысходность. На этом тесном балконе вся ее жизнь вспыхнула обжигающей электрической дугой. Лен понадобился ей для того, чтобы отгородиться от погибшей дочери.

Он целовал ее, прижимая спиной к шершавой стене, и моя мама хваталась за него, как за спасательный круг, уносящий в какую-то новую жизнь.

По дороге из школы я частенько останавливалась у нашего забора и следила, как мама разъезжает на газонокосилке, петляя среди сосен. В такие минуты мне вспоминалось, как она раньше насвистывала какой-то мотив, когда заваривала утренний чай, и как отец, примчавшись домой в «родительский день», дарил ей букетик ноготков, а она при этом вспыхивала радостным солнечным румянцем. Их чувство было глубоким, полным, всеохватным. Она могла бы и дальше купаться в этой любви, но с рождением детей стала уплывать все дальше по течению. С годами мой отец прикипал к нам сильнее и сильнее, а мама только отдалялась.

Линдси задремала у больничной койки, но не выпускала папину руку. Моя мама, в совершенно непотребном виде, прошмыгнула мимо Хэла Хеклера; немного погодя тем же путем заспешил и Лен. Хэл моментально просек тему. Подхватив шлем, он двинулся за ними по коридору.

Мама, выйдя из женского туалета, направилась к отцовской палате; здесь-то ее и перехватил Хэл:

— Там дочка ваша.

Она обернулась.

— Хэл Хеклер, — напомнил он. — Брат Сэмюела. Я на панихиду приходил.

— Ах да, простите, не узнала.

— Вы и не обязаны всех узнавать, — сказал Хэл.

В воздухе повисло тягостное молчание.

— Короче, Линдси позвонила, я ее подбросил, уже час как.

— Ага.

— Бакли у соседей, — добавил он.

— Ага. — Она смотрела на него в упор и медленно плыла обратно, к действительности, держа курс на его лицо.

— Вам нехорошо?

— Да, я немного не в себе, но это можно понять, верно?

— Чего уж тут не понять, — с расстановкой проговорил он. — Короче, дочка ваша здесь, сидит с вашим мужем. Если что понадобится — я в вестибюле.

— Благодарю вас, — сказала она.

Ее глаза смотрели ему вслед, а слух ловил шаги стоптанных мотоциклетных ботинок.

Через несколько мгновений она опомнилась и взяла себя в руки, но до нее так и не дошло, что именно этого добивался Хэл.

В палате было совсем темно. Флуоресцентное мерцание выхватывало из мрака только крупные очертания. Моя сестра поставила у кровати кресло и прикорнула, положив голову на подлокотник, но не выпуская папину руку. Отец, в глубоком забытьи, лежал на спине. Моей маме было невдомек, что я не покидала их ни на минуту; теперь мы собрались вчетвером, но уже совсем не такие, как прежде, когда она укладывала нас с Линдси спать, а сама бежала заниматься любовью с мужем — нашим отцом. Теперь перед ней предстали только разрозненные фрагменты былого. Но увидела она и то, что мои сестра с папой составляют единое целое. Ее это порадовало.

Я росла, играя в прятки с материнской любовью: старалась выманить ее из укрытия и заслужить похвалу. С папой такие ухищрения не требовались.

Теперь мне не нужно было играть в эти игры. Мама замерла в темной палате, глядя на мою сестру с отцом, а я отметила про себя одну из возможностей, которые дает небо. У меня появилось право выбора, и я предпочла сохранить в сердце нашу семью целиком.

По ночам в воздухе больниц и домов престарелых иногда становится тесно: там плывут души. Когда нам с Холли не спалось, мы смотрели, как это происходит. Вскоре нам стало ясно, что их движения направляются откуда-то издалека. Причем не из нашей небесной сферы. И тогда мы заподозрили, что есть место еще более всеобъемлющее, чем наше. Поначалу к нам присоединялась Фрэнни.