Въ другомъ салонѣ главный докторъ больницы для платящихъ говорилъ Петру Васильевичу:
— Я очень радъ, что могъ помочь вашей тетушкѣ. Она теперь быстро станетъ поправляться. Но я совѣтую вамъ свезти ее на дачу куда-нибудь въ Петергофъ или Ораніенбаумъ. Если она останется здѣсь, то болѣзнь можетъ повториться. Меня, признаюсь, даже удивилъ этотъ упадокъ силъ. Всѣ симптомы долгаго голоданія и…
— Да, да, — поспѣшно перебилъ доктора Дерюгинъ-Смирницкій:- все наши милые посты и богомолья… Но я теперь прекращу эти бдѣнія и постныя масла.
— Да, это надо непремѣнно прекратить, — говорилъ докторъ.
Люди, совсѣмъ не знавшіе Аглаи Ивановны, но желавшіе подслужиться къ чиновному лицу, имѣвшему большія связи, считали теперь долгомъ спрашивать у Петра Васильевича:
— Мы слышали, что у васъ опасно больна ваша тетушка. Ну, что ея здоровье теперь?
И Петръ Васильевичъ чувствовалъ, что онъ уже не можетъ теперь отвертѣться отъ старухи-родственницы, что волей-неволей ему приходится няньчиться съ нею. Правда, Петръ Васильевичъ, взявъ ее изъ больницы на время въ свой домъ, пытался освободиться отъ нея, говоря, что ему не удобно держать ее у себя, но она сейчасъ же покорно соглашалась съ нимъ и замѣчала:
— Ужъ гдѣ же тебѣ, дорогой мой, возиться со мною, старушонкой! Ну, найми мнѣ уголокъ, а прокормиться кое-какъ теперь прокормлюсь. Вотъ и Анна Павловна Трощинская, и генеральша Мусатова приглашаютъ все къ себѣ. Я, старушонка, тамъ да здѣсь погощу и буду сыта… обносочки тоже какіе-нибудь подарятъ.
— Ахъ, что вы говорите! Развѣ это возможно! при моемъ положеніи въ свѣтѣ! Не носили бы вы моей фамиліи, тогда мнѣ и дѣла бы не было до того, какъ вы живете, гдѣ попрошайничаете. Но вы вспомните, что вы носите мою фамилію! — восклицалъ нетерпѣливо Петръ Васильевичъ.
И точно: вѣдь онъ былъ не какой-нибудь Ивановъ или Ефремовъ, а Дерюгинъ-Смирницкій; Дерюгиныхъ же-Смирницкихъ только и было въ Россіи, что онъ да она, жена его дяди, отставная царица театральныхъ подмостковъ.
Такъ и прожила она всю жизнь, ничего не дѣлая и благосклонно принимая услуги окружающихъ.
Мнѣ навязали хлопоты по дѣлу о покупкѣ одного имѣнія въ одномъ изъ поземельныхъ банковъ. Я вспомнилъ, что одинъ изъ моихъ старыхъ знакомыхъ, генералъ, Алексѣй Николаевичъ Казанцевъ, находящійся не у дѣлъ въ государственной службѣ и только числящійся гдѣ-то, состоитъ членомъ правленія этого поземельнаго банка. Я поѣхалъ къ нему за справками на домъ. Меня встрѣтилъ привѣтливо, какъ стараго знакомаго, его камердинеръ и сказалъ:
— Генералъ занимается.
По лицу степеннаго старика скользнула какая-то неопредѣленная усмѣшка.
— Такъ передайте ему мою карточку, — сказалъ я, передавая визитную карточку.
— Хорошо-съ, — отвѣтилъ камердинеръ и тотчасъ же прибавилъ:- да вы обождите минутку, можетъ-быть, и примутъ васъ-то.
— Нѣтъ, зачѣмъ же отрывать отъ дѣла, — сказалъ я.
— Ничего-съ! Я доложу! — проговорилъ камердинеръ съ тою же усмѣшкой и пошелъ докладывать.
Черезъ минуту онъ воротился.
— Просятъ въ рабочій кабинетъ! — проговорилъ онъ.
Я направился къ кабинету. Навстрѣчу мнѣ уже шелъ молодцоватою походкою плотный, высокій человѣкъ, въ синихъ панталонахъ съ красными лампасами и въ бархатномъ щеголеватомъ пиджакѣ. Черные завитые волосы, свѣжій цвѣтъ лица, быстрыя движенія, веселая улыбка, — все это дѣлало его крайне моложавымъ. Это былъ Алексѣй Николаевичъ Казанцевъ.
— Очень радъ, очень радъ видѣть васъ! — быстро заговорилъ онъ, дѣлая мнѣ уже издали привѣтливый жестъ рукою. — Какъ нельзя болѣе кстати завернули. Дадите совѣтъ, посмотрите…
— Готовъ служить, тѣмъ болѣе, что и самъ хочу просить вашего добраго совѣта, — отвѣтилъ я, пожимая протянутую мнѣ руку.
Я переступилъ порогъ генеральскаго рабочаго кабинета, въ которомъ я былъ впервые, и остановился въ недоумѣніи. Весь кабинетъ былъ заставленъ, заваленъ и загроможденъ шкапами и этажерками, съ древнимъ оружіемъ, съ костюмами разныхъ націй, съ гипсовыми головками и торсами; на полу валялись шелковыя драпировки, куски дорогихъ кружевъ, какіе-то римскіе сосуды; окна были снизу закрыты темными заставками, посрединѣ комнаты стоялъ мольбертъ съ начатой картиной, черезъ кабинетъ тянулась плотно задернутая драпировка изъ тяжеловѣсной старинной ткани.
— Смотрите, критикуйте, браните, но только не отдѣлывайтесь банальными похвалами! — весело сказалъ хозяинъ, вводя меня въ рабочую комнату. — Я, видите ли, фантазирую: изображаю Клеопатру въ минуту ея смерти…
Я подошелъ къ картинѣ. На полотнѣ, большихъ размѣровъ, была уже вполнѣ написана во весь ростъ голая женщина, приложившая къ груди змѣю. Богатая обстановка, цвѣты, масса тканей окружали красавицу-царицу. Картина была недурна, немного фривольна, немного пикантна: на Клеопатрѣ недоставало одежды, точно она не успѣла прикрыться послѣ купанья.
— Ну, что? — спросилъ хозяинъ.
Я сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній.
— А тѣло? Вѣдь, кажется, живое? — спросилъ онъ, заглядывая мнѣ въ глаза, какъ страстный художникъ, желающій угадать затаенное мнѣніе строгаго критика.
— Да… гдѣ вы добыли такую роскошную натуру? — спросилъ я.
Хозяинъ какъ-то неопредѣленно повертѣлъ рукой въ воздухѣ около лба.
