Милосердие смерти - [64]
Заведующий нашим отделением, Вячеслав Станиславович Лешковский, был невероятно эрудирован, талантлив – профессионал высочайшего уровня. Он обладал прекрасной памятью, энциклопедическими познаниями в патофизиологии, анатомии, биохимии, да практически во всех фундаментальных основах нашей специальности, прекрасной техникой всех анестезиологически-реанимационных манипуляций и операций. Ему тогда было уже за сорок. Ростом Вячеслав Станиславович был метр шестьдесят, невероятно худой, с орлиными чертами лица и светлой, вечно взъерошенной шевелюрой – он носился по стационару как заведенный и практически жил в отделении.
Дальше нашего города ссылать врачей некуда.
К нам он приехал из Новокузнецка, где работал на кафедре анестезиологии-реаниматологии в Институте усовершенствования врачей. Причина такой резкой смены места работы была самая распространенная – запойный алкоголизм. Слава, как мы его звали, вне запоев был нормальным человеком. Он прекрасно играл в шахматы, знал и любил художественную литературу, музицировал на скрипке. Зная свое интеллектуальное и профессиональное превосходство, он был резок в своих мнениях и не терпел тупых аргументов, но к обоснованным возражениям прислушивался. Хотя последнее слово оставлял всегда за собой. Сын сосланных поляков, он ненавидел советскую власть. Но начмеда и партийного секретаря нашей больницы, Аду Тихоновну Меркурьеву, он уважал и, наверное, только ей беспрекословно подчинялся. Она была настоящим врачом, любила больных, уважала коллег. Постоянно находясь в курсе всех событий, происходящих в нашей больнице, она никогда не повышала голос и очень грамотно решала все проблемы. Внешне и манерами поведения она была очень похожа на нынешнюю Ангелу Меркель.
Главный врач, общий хирург по специальности, по фамилии Шевчук, был полной противоположностью Ады Тихоновны. Высокий, худощавый, с вечно недовольным лицом, он разговаривал с врачами высокомерно, и, невзирая на возраст, всегда обращался ко всем на «ты». Его не любили, и его боялись. Конечно, дальше нашего городка ссылать врачей уже было некуда, но перевести, например, травматолога или хирурга на месяц-другой врачом на «Скорую помощь» он мог спокойно. А еще – объявить выговор, не дать защитить категорию, лишить премии – все это тоже было в его власти.
Ада Тихоновна всеми силами пыталась нивелировать его негодяйство, но, к сожалению, не всегда удавалось. Слава же, при своей сбитой алкоголем планке самосохранения, мог один позволить себе прервать речь главного врача на утренней пятиминутке или на его обходе фразой вроде: «Товарищ Шевчук, прекратите нести бред, вы совсем не ориентируетесь в данном диагнозе и патогенезе развития патологии у этого больного». Далее Слава читал короткую лекцию о симптоматике, диагностике и тактике лечения конкретного пациента. Шевчука от ненависти и злобы, казалось, в этот момент разорвет на части. Но с этим конкретным подчиннным он ничего сделать не мог. Слава был велик, и только благодаря ему, при острой нехватке анестезиологов, город не знал проблем с анестезиологическо-реанимационной службой. Тем более у Славы были прекрасные связи с учеными Кемерова и Новокузнецка. Короче, Шевчук его боялся. И наверняка ждал случая, чтобы уничтожить.
Я начал работать со Славой в августе, сразу после окончания интернатуры и переезда в городок. Конечно, порой Слава был невыносим и очень жесток. Он не прощал мне малейших промахов в работе, что заставляло меня постоянно читать книги по анестезиологии, вновь вгрызаться в патофизиологию и биохимию. На остальных наших коллег он практически не обращал внимания, понимая, что время для их исправления и обучения безвозвратно утеряно и что все они – случайные люди в самой интеллектуальной профессии. По утрам, на разборе полетов прошедших суток, Слава постоянно унижал их, обзывая придурками лагерными или дебилами, и предрекал всем им тюрьму или лишение диплома. Семенчихина он ненавидел, как своего идеологического и классового врага. Во-первых, Алексей предал профессию, а во-вторых, являлся представителем партийно-номенклатурной элиты. Но Алексей, надо отдать ему должное, воспринимал Славу как алкогольного деграданта и понимал, что тот только словами портит ему жизнь. Алексей был терпелив и ждал своего места в рентген-отделении.
Слава был очень жесток, унижал коллег, но при этом великолепно учил.
Прошли мои первые месяцы самостоятельной врачебной деятельности. Постоянные дежурства, иногда по двое, трое суток подряд, с непрекращающимся потоком раненных в драках, отравленных и утопших, травмированных в шахтах, обожженных детей и взрослых. А еще был роддом. Кесаревы сечения, отслойки плаценты, криминальные аборты… Было очень тяжело, приходилось постоянно читать, ординаторская превратилась в научную библиотеку. Я видел, что Слава был очень этим доволен. Но при этом он по-прежнему крайне сурово относился ко всем моим даже минимальным промахам. Слава был величайший учитель, и я не обижался на него, хотя иногда готов был врезать ему в челюсть.
И вот наступил июнь. Пришла пора отпусков. Первым ушел в отпуск Коля, наш сумасшедший самолетостроитель. Решили, что в отпуске будет один человек, остальные четверо в поле. Дежурили по двое, мотаясь из реанимации в роддом и обратно. Потом мы шли домой, как могли, отсыпались, а утром – вновь на полутора суток. Чтобы хоть немного уменьшить нагрузку и сделать паузы для отдыха более длинными, мы решили, что одна двойка будет дежурить с пятницы утра до понедельника. В пятницу плановые операции практически не проводились, экстренных поступлений было не так много, так что появлялась минимальная возможность отдохнуть. А вторая двойка полноценно отдыхала дома целых трое суток. Это было блаженство.
