Милосердие смерти - [16]

А в Германии, дорогой мой, как сам понимаешь, собрались не самые лучшие дети нашего народа…

– Послушай, Соня, а к кому же ты себя относишь? – спросил я.

– Дорогой мой, я отношу себя к части умных и хитрых. Мой муж – немец, пахарь, каких свет не видел. Я не работала в Германии ни часа и не собираюсь и впредь. Я полностью посвятила себя семье. Знаешь ли, четверо детей, это такая радость, и поверь, никакого подвига в этом нет, особенно в Германии, где все для семьи и все для детей. И потом, я перешла в Евангелическую конфессию, и нисколько об этом не жалею. При этом я продолжаю любить свой богоизбранный и несчастный народ. Но дети мои истинные немцы, и знаешь, я люблю Германию.

– Сонечка, а по какой же еще причине евреи имигрируют в Германию?

– Ты не поверишь, дорогой мой, но это месть.

– Как это – месть?

– А так! Это месть немцам за изгнание, за поругание и уничтожение нации во времена нацизма.

– Соня, ты с ума сошла! Что связывает современных немцев с нацизмом? Бред какой-то.

– Ах, любимый мой Артемушка, я-то понимаю этот бред, но поверь: часть эмигрантов руководствуются именно чувством мести. Но ты сам понимаешь, умные евреи – в Штатах.

Как могли немцы, пройдя Первую мировую войну, пройдя революции и экономический кризис двадцатых годов, как могла эта нация Баха и Бетховена, Гёте и Шиллера скатиться в нацизм?..

К своему счастью, я уже через год жизни в Германии полностью отошел от эмигрантской тусовки и волею судеб оказался среди истинных арийцев, немцев в сотых поколениях. И когда я стал вхож в их семьи, стал узнавать их без лакировки профессионального и социального этикета, стал наблюдать их в повседневной жизни, я понял, насколько это прекрасная нация, насколько эта нация искренняя, доброжелательная и сентиментальная.

Конечно, я до сих пор не понимаю и не принимаю нацизм. Как могли немцы, пройдя Первую мировую войну, пройдя революции и экономический кризис двадцатых годов, как могла эта нация Баха и Бетховена, Гёте и Шиллера скатиться в нацизм?..

Но при этом я также не понимаю, как великая американская нация уничтожила миллионы индейцев и до шестидесятых годов двадцатого столетия преследовала людей за цвет кожи. Как скатился русский народ в ужас сталинизма с репрессиями миллионов своих же соотечественников, почему украинцы жестоко преследовали евреев и поляков… А мракобесие католицизма с кострами по всему миру? Наверное, нет ни одной нации без грехов, но сегодня я вижу одно из самых правильных и истинно гуманных государств – это Германия. И я еще раз повторяю, что эмигранты, которые не интегрировались в нормальную жизнь этой страны, не полюбили и не поняли немцев, – и есть те волки, которые не смогли изменить свою сущность, исковерканную жизнью в России.

Но вернемся к моей истории.

– Саша, ты что! – ответил я своему знакомому. – Какие деньги, немедленно дай мне информацию по дяде Лены. В каком отделении лежит, фамилию, имя и возраст, и – если известно – диагноз и контакты лечащего врача.

Контактов врача у Саши, к сожалению, не было, но данные пациента я получил – Лоренц Игорь, 58 лет. Сначала я очень удивился, услышав немецкую фамилию, думая, что Лена носила в себе немецкие корни. Но Саша объяснил, что Лоренц – это фамилия второй жены Игоря, а настоящая была чисто русская – Аксенов.

«Где вы были 3 сентября 1993 года?»

От Бонна до Дюссельдорфа была прекрасная, но в вечных бауштелях, то есть ремонтах, дорога – автобан А3. Я мотался по Германии уже несколько лет, но все равно не переставал наслаждаться окружающими пейзажами: вечнозеленые поля, голубое небо, чистейшие обочины и, конечно же, пасущиеся коровки и лошади – все это Германия.

Через полтора часа я входил в палату.

Игорь Аксенов, он же Лоренц, лежал в отдельной палате, больше похожей на гостиничный номер, со своей туалетно-ванной комнатой, рабочим столом, компьютером и телевизором на стене. О том, что ты находишься в больнице, напоминала лишь функциональная кровать и прикроватный столик.

– Здравствуйте, меня зовут Артем, – представился я. – Ваша племянница Лена просила навестить вас. Я сам врач и, надеюсь, смогу помочь вам в каких-либо непонятных ситуациях.

Игорь медленно поднялся с кровати. Это был высокий, под метр девяносто, брюнет, с голубыми глазами. Он был одет в стильный спортивный костюм «Puma», подчеркивающий его спортивное телосложение. На левой его руке были видны хорошо знакомые мне часы «Konstantin Wascheron». Внимательный взгляд, заостренные черты лица и восковая бледность кожи о многом мне говорили: все это было характерно для онкобольных. Диагноз стал мне понятен еще до беседы с пациентом и с коллегами.

Игорь продолжал внимательно смотреть на меня. Протянул мне руку для приветствия – пожатие было крепким, без намека на слабость.

– Игорь. Игорь Лоренц. Он же – Аксенов, – с некоторой иронией и улыбкой на губах представился он. Внезапно, он еще раз внимательно на меня посмотрел, и спросил: – Артем, где вы были 3 сентября 1993 года?

Я опешил. Неожиданный и, казалось бы, абсолютно абсурдный вопрос. Как можно было вспомнить события двадцатичетырехлетней давности? Но, как ни странно, я помнил этот день. Помнил, как вчерашний. Но откуда мог об этом знать Игорь? И потом, если даже мы встречались третьего сентября тысяча девятьсот девяносто третьего, неужели меня можно узнать? Пауза затягивалась.