Миллионы, миллионы японцев… - [92]

Десять лет спустя Шаброль снова вступил в схватку. Его противник — колониализм и расизм, оружие — слово, образ. Его ранний роман — «Последний патрон» (1953) рождается наперекор традициям колониального романа Поля Адана и Луи Бертрана. После мучительных раздумий Кристиан Бессет — герой романа — узрел скрытую за ложью газет простую истину: война во Вьетнаме ведется в интересах тех же господ, которые отдали Францию на поругание Гитлеру.

«Живая созидательная энергия нации» — в рабочем классе, утверждал Шаброль в романе «Гиблая слобода» (1955). Буржуазия стремится разобщить рабочих, сломить их сопротивляемость — для этого все средства хороши. Но в ответ у рабочих крепнет чувство солидарности и взаимовыручка.

В «Гиблой слободе» Шаброль реалистически воплотил свою гуманистическую веру в человека: надо любить человека, ибо каждый человек несет в себе целый мир. Художник отстоял эту веру, пережив глубокий кризис во второй половине 50-х годов. Истоки и характер этого кризиса обнажены в его романах «Лишний» (1958), «Жертва Марса» (1959) — романах, посвященных минувшей войне. Сомнение в победе разумных усилий человечества, отчетливо обнажившееся в «Лишнем», сказалось и в «Жертвах Марса», где реализм, характерный для «Гиблой слободы» и «Последнего патрона», вытесняется натуралистической схематизацией человека, а историзм уступает место фатализму.

Художник вырвался из сети абстрактно-метафизических суждений о человеке вообще, о тщете исторического действия, создав сказание-реквием о восстании камизаров — своих земляков севеннцев — в 1702–1704 годах. В «Божьих безумцах» (1961) — так называется эта героическая сага — художник трезво смотрит на историю, которую творят сами люди.

«Божьи безумцы» предшествуют японскому дневнику художника, в котором конкретно историческое мировосприятие еще не погасило былых сомнений. Порой на страницах очерковой книги отчетливо звучат мотивы прежних сомнений. Художник как бы вновь на перекрестке, его опять одолевают «проклятые вопросы», но у него хватает мужества вслушаться в ответы, которые приносит ему реальность, преодолеть инерцию пережитого. «С кем протекли его борения? С самим собой», — сказал поэт. Шаброль ведает эту мучительную тайну художественного творчества. История создания сценария, характер его замысла, центральная идея — плоды тяжкой, но радостной победы над собственной усталостью, горечью впечатлений, одиночеством, скептической размагниченностью. Так рождается философская повесть «Мольеровское кресло» (1967), быть может лучшее создание Шаброля. В ней рассказана притча о бедном французском чиновнике, который постигает в Японии среди таких же обыкновенных, сердечных людей, как и он, бесхитростную мудрость жизни и любви — этого высшего дара природы.

В этой философской повести — ее наброски рассеяны по страницам японского дневника — Шаброль одержал духовную победу и над самим собой, и над обстоятельствами, которые диктовали ему либо «мудрое» молчание, либо пустое скоморошество. «Растерявшийся человек» чуть ли не панически бежит из Страны Восходящего Солнца; художник возвращается на родину, исполнив свой долг. Ему не страшны обстоятельства, ибо он знает, что битва за достоинство, радость жить и любить человека идет повсеместно там, где унижен человек.

Шаброль возвращался во Францию, чтобы «отправить» своего друга — героя «Мольеровского кресла» — в Японию, страну, где простые люди, как и на всем земном шаре, не утратили вкуса к жизни, любви, солидарности. Так совершился подлинный прорыв заколдованного кольца, творческое преодоление одиночества и отчужденности в «свободном» мире. Так возник образ той Японии, которую полюбил Шаброль.