Миллионщик - [58]

Маша с Аглаей занимались обустройством дома, выбирали ткань для обоев, объездили всех московских мебельных дел мастеров и остановились на заказе мебели из светлого ореха, с обивкой в тон обоев, заказ изготовят в течение месяца. Надо сказать, что у Маши оказался хороший вкус (все же европейское образование, много видела и во Франции и в Британии) и явный талант дизайнера. Я оставил только старую, немного тяжеловесную мебель для гостиной и кабинета, все остальное подлежало замене. Интересно, что сумма, во что мне обошлась вся перестройка и отделка дома вместе с его новой начинкой, стоила приблизительно столько же, как и горностаевая шубка. В общем, Маша не скучала, болтала с Аглаей на смеси русского и французского, они так щебетали, что иногда напоминали мне попугаев-неразлучников, но прогресс Маши в русском был налицо – все меньше и меньше становилось в их разговоре французских слов. Впрочем, наша знать XIX века чаще свободно говорила по-французски, а по-русски – с трудом.

Так пролетело еще несколько дней, пока однажды, когда я сидел в кабинете и просматривал отчеты с завода, в кабинет не постучал дворецкий и не доложил, что ко мне фельдъегерь из Петербурга.

Вошел офицер, после приветствия осведомился о моем чине и фамилии и вручил под роспись пакет от государя императора, с сургучными печатями, сказав, что не благоугодно ли мне ознакомится с посланием, так как он немедленно отправляется в Петербург и передаст мой ответ государю. Я сказал, что мне на прочтение и составление ответа понадобится не менее получаса, поэтому господин капитан может пока отобедать. Вижу, что он колеблется и, вызвав дворецкого, приказал накормить офицера в гостиной, получше и поплотнее. После того как фельдъегерь ушел принимать пищу, вскрыл конверт и прочитал письмо.

Император сообщал, что во время пребывания Джоржи в Ливадии туда явился доктор Алышевский, который разошелся во взглядах на лечение Георгия с профессором Ивановым. Также Алышевскому сразу не понравился крымский воздух, он сказал, что он теплый и пыльный. Поэтому, после отъезда Иванова в Петербург, Алышевский упросил дежурного врача, коллежского асессора Самойлова, разрешить Георгию морскую прогулку и подышать свежим морским воздухом. Джоржи с радостью поддержал эту идею. Царь писал далее, что неизвестно, был ли у них предварительный сговор удрать в Грузию или эта мысль пришла кому-то из них уже на борту арендованной Алышевским яхты, но факт остается фактом, яхта ушла в Поти, откуда Георгий с доктором добрались до Аббас-Тумана. Из Поти они телеграфировали в Ливадию, что живы и собираются в Аббас-Туман. Теперь мне предлагалось срочно выехать из Москвы на присланном за мной поезде, добраться до Аббас-Тумана и разобраться с ситуацией на месте. Если я сочту возможным, то лечить моими препаратами Джоржи там, чтобы не наносить ему душевную травму, либо вернуть в Ливадию, но только, если сам великий князь этого захочет. Поезд ждет меня в Москве и будет в полном моем распоряжении. Еще в конверте была бумага с подписью государя и какая бумага – «вездеход» Миледи и д’Артаньяна. Однако, в отличие от карт-бланша, выданного кардиналом Ришелье, на петербургской бумаге был прописан мой титул и чин, а также полностью имя и отчество.

Вот тебе и раз! Только мне не хватало встревать в докторские дрязги, даже с такой бумагой. Но делать что-то надо, позвонил в Купавну и велел срочно доставить мне сто навесок Фтивастопа, развесив его по 0,7 золотника.[89] Сделать это точно, и отправить с нарочным как можно быстрее. Вряд ли Алышевский возьмет с собой ненавистные порошки, он же у нас климатолог, чтоб он сифилис подхватил и лечил его свежим воздухом.

Через пять часов я с порошками выехал из Москвы на Тифлис в великокняжеском вагоне, прицепленном к паровозу. Ехал я один, в Тифлисе меня должен был встретить сам командующий округом и главноначальствующий кавказской администрацией Сергей Александрович Шереметев. Пост наместника Кавказа был упразднен еще в 1881 г, последним наместником был папа Сандро. Дальше, в сопровождении конвоя охраны от злобных абреков, местной узкоколейкой через Сурамский перевал прибыли до станции Харагули, а там рукой подать до Аббас-Тумана. Может, все же проще было ехать миноносцем до Поти и оттуда забираться в горы по дороге на Кутаис?

Глава 11. «Казнить нельзя помиловать»

18 октября 1892 г. Тифлис.

Прибыли в Тифлис, время в дороге прошло незаметно, вагон с удобствами, которых я вообще никогда не видел: красное дерево, бархат, золоченая бронза, просто небольшая хрущевская двушка на колесах, нет, конечно, поменьше, но небольшая ванна была, а еще спальня и кабинет со столом для совещаний. Проводник, он же стюард, кормил исключительно деликатесами и буфет радовал разнообразными бутылками, так что я не скучал. Впрочем, не скучал и Ефремыч, в купе стюарда, где он разместился, они, судя по всему, не только чаем по вечерам баловались, так что Дворцовое ведомство спишет бутылки три-четыре коньяка и обо мне пойдут слухи, что я алкоголик. Из Москвы поезд шел на юг через Рязань, Козлов и Воронеж прямо-таки экспрессом. Хотя, конечно, заключительный этап от Ростова-на-Дону через станцию Кавказская проходил медленнее и не так, как в наше время. Поезд поворачивал на восток к Владикавказу, потом шел на Дербент и далее вдоль берега Каспия на Баку, а от Баку поворачивал на запад и приходил в Тифлис. Тоннели в горах еще не пробиты, вот и приходилось прокладывать чугунку вкругаля, хотя, на этом этапе было интересно посмотреть в окно – никогда раньше не видел Каспия. Ожидал увидеть высокие нефтяные вышки, но они здесь какие-то мелкие, и вообще на нефтяных промыслах, что видны из окна поезда, все производит впечатление сколоченного на скорую руку – «давай-давай», хапнуть и бежать.