Миллион - [40]

Этот блеск обстановки ослепил и привлек проходимца, как манит серенькую бабочку огонь, ярко сверкающий среди мрака темной ночи. Но около этого огня, помимо ослепительного блеска, есть и заманчивое тепло, которого, быть может, и ищет ночная бабочка, не ведающая лучей солнца. Этот проходимец, как одаренный от природы художник, у которого была все-таки чистая и чуткая к прекрасному душа, пылкое сердце, полное порою высоких стремлений и благородных порывов, скоро отнесся к любящему его существу совершенно иначе.

Он скоро перестал думать о самоцветных парюрах и бриллиантах знатной персиянки и видел в ней только девушку, прелестную лицом, чувствительную сердцем, остроумную в беседе.

Были минуты, и артист сознавался себе самому — и был горд этим сознанием — что если наутро он узнает, что персидская принцесса самозванка, или если окажется, что она разорена, нищая, без приюта… то он предложит ей разделить с ним его холодную горницу в Вильно, его необеспеченный кусок хлеба, добываемый мало кому нужным трудом… Потому что он любит ее… Да любит страстно — не за бриллианты ее… а за эти проникающие в сердце бирюзовые глазки, эту простодушную улыбку пухленьких пунцовых губок и грациозно мягкие движения котенка.

Вскоре и совершенно неожиданно для артиста произошло объяснение.

Он сидел, по обыкновению, у княжны, и было уже поздно. Эмете была скучна на этот раз и малоразговорчива и наконец, когда артист напомнил, что уже скоро полночь, и, встав, начал собираться домой, — красавица насмешливо и раздражительно вымолвила:

— Да, пора… Вообще пора… и мне пора домой.

Музыкант изумленно поглядел на нее, его удивил оттенок досады в голосе ее, а равно и слова, которых он не понял.

— Домой? вам? — вымолвил Шмитгоф, стоя пред ней.

— Да. Не вечно же я буду здесь в Петербурге. Дело мое, говорил вчера князь, чрез три дня будет решево — и я могу ехать к себе на родину.

Артист стоял как громом пораженный… Такое простое обстоятельство еще ни разу ему не приходило на ум.

— Что с вами? — спросила Эмете.

— Я не думал никогда об этом, — сознался он. — Мне не приходило на ум, что вы можете вдруг уехать и я никогда вас более не увижу.

— От вас зависит… — едва слышно произнесла Эмете и отвернулась от него как бы в досаде.

Наступило молчание…

— Но зачем вам ехать?.. — вымолвил он наконец. — Отчего не жить здесь? Ну, хоть до зимы… Вы свободны…

— Гассан не хочет. Он хочет скорее венчаться.

— Но вы сто раз говорили мне, — воскликнул вдруг артист горячо, — что вы его не любите и не пойдете за него!

— Да… Если найдется другой, который меня полюбит и которого я полюблю.

— И такого нет?.. — нерешительно произнес он.

— Которого я люблю? Есть. Но он… Я не знаю…

Наступило опять молчание… Княжна будто ждала и ожидала помощи, но артист, взволнованный, тяжело дышал и молчал, опустив глаза в пол.

— Я не знаю, любит ли меня тот, за которого я бы пошла? Он ни разу не сказал мне этого прямо. Почему? Бог его знает…

Артист упорно молчал. Эмете продолжала решительнее:

— Я могу думать, что он меня любит. Но он молчит. Вот… Вот и теперь молчит… Что же мне делать? Уезжать, конечно, и выходить замуж за Гассана…

— Он молчит, потому что он боится этого признания, — выговорил чрез силу Шмитгоф. — Он может признанием сразу все потерять…

— Я не понимаю…

— Скажите мне: кого вы любите?.. — произнес вдруг артист, наступая на сидящую Эмите как бы с угрозой.

— Кого? Зачем эта странная игра в слова. Вы знаете…

— Скажите мне имя человека, которого вы полюбили… Скажите мне его титул, его положение в обществе…

— Имя его простое, как и происхождение… А положение его самое скромное и самое блестящее вместе: он замечательный музыкант…

— Его имя?.. Его имя? — почти закричал артист. — Его имя для вас маркиз Морельен де ла Тур… Понимаете ли вы меня! — кричал молодой человек с отчаянием в голосе.

— Вы ошибаетесь, я люблю другого, а не маркиза Морельена, — серьезно говорила княжна, вскидывая опущенные глаза и глядя артисту прямо в лицо.

Он стоял пред ней как истукан, глядел на нее, но почти не видел от тревоги на сердце.

— Я люблю музыканта-скрипача, неведомого происхождения, которого имя Шмитгоф, — тихо проговорила княжна.

Молодой человек вскрикнул, бросился пред ней на колени и схватил ее за руки.

— Что вы сказали? Что вы сказали?

Она молчала и не двигалась. Он прильнул губами к ее рукам и, не произнося ни слова, целовал их.

Княжна снова заговорила первая и передала ему, что она на другой же день после бала узнала все. Ее гости рассказали и предупредили ее, кто он. А князь из ревности подтвердил тоже, что музыкант не француз, а безвестной национальности и не только не маркиз, но даже и не дворянин.

— И вы все-таки любите меня, зная правду… — воскликнул он. — И согласны быть моею, стать простой мещанкой?

— Мы и дворянство, и титул купим!.. Но чего нельзя купить ни за какие деньги, то у вас есть…

— Что?.. У меня ничего нет… — вскрикнул артист, все еще боясь рокового недоразумения…

— Молодость, красота и искусство! — нежно произнесла княжна, наклоняясь над ним…

Молодой человек, в порыве увлечения, обнял миниатюрный стан красавицы, привлек к себе ее лицо и хотел поцеловать.