Милитариум. Мир на грани - [106]

– По-твоему, я только за вышивкой сидеть способна? – Она достала из кармана платочек, вытерла глаза, высморкалась, после чего добавила капризно: – И перестань называть меня «графиней». Здесь я для всех Ольга Александровна. Или просто – Ольга.

– Как скажете, сударыня. Ольга, Оленька, как вы здесь очутились?

– Тебя искала! Ты когда на фронт уехал, я сразу на курсы медсестер пошла. Закончила, хотела вдогонку, а папенька – ни в какую. В Петербурге, говорит, милосердствуй. Вон, полный лазарет раненых. Я в слезы, а он: «Молчать! Несовершеннолетняя ты еще!» Пришлось подчиниться, я при государыне нашей работала полгода – знаешь, какая она отважная? Ни крови, ни гноя не чуралась… А потом, стало быть, как восемнадцать весной исполнилось, так папеньке и сказала: «Не указ вы мне больше».

Она красноречиво вздохнула, глянула искоса.

– Долго тебя искала, из части в часть переводилась. В Алашкерт приехала – и опоздала, ушли вы уже. Еле упросила мулов с провизией вам снарядить. А ты – кричать!

– Глупая девочка, – он обнял ее сильнее. – Тут же война, тут убивают каждый день, понимаете?

– Я заметила, представь себе, – фыркнула юная графиня и мечтательно добавила: – Помыться бы с дороги.

– Парилка есть… Маленькая, правда, убогая, но рабочая, мы в ней вшей знатно погоняли. Пойдем – истоплю.

Капитан Виктор Аствацатуров был горд собой и раздосадован одновременно. Это ведь он придумал смелый и дерзкий план – прорваться в эрзерумскую долину через хребет Карга-Базар, слывущий непроходимым настолько, что турки не сочли за нужное его укреплять, и теперь он маячил единственным незащищенным участком горного укрепрайона Эрзерума. Однако поделиться гениальной идеей Аствацатуров ни с кем не успел – такое же озарение снизошло и на генерала Кавказского фронта, о чем и сообщалось в утреннем приказе.

Капитан остановился у приземистого дома, занятого под кухню, вдохнул морозный воздух, пригладил усы. Всё-таки соврал он выскочке-ундеру, вернее, не сказал всей правды – не только орден нужен Виктору Аствацатурову, славы полководца он жаждет сильнее. И что душой кривить – весьма ее достоин! Только, чтобы выстраивать блестящие стратегии, совсем не обязательно торчать под пулями. Более того – пули лишь думать мешают.

В глубине дома раздался звон. Капитан обернулся, в тот же миг на пороге, тараща глаза, возник солдат Николай Скворцов.

– Что за шум? Отвечать!

– Ваше высокоблагородие, ничего серьезного. Иония миску уронила…

Дзынь-грох-бах-дзынь!

– Вг’ать мне надумал?

– Никак нет, вашбродь…

Дзынь!

Капитан ворвался в дом. Айсорская девица – волосы растрепаны, глаза сверкают, тулуп распахнут – стояла посреди кухни и, рыча львицей, швыряла чем попало в стену: миски, ложки, кастрюли, ножи – всё шло в дело!

– Отставить! – рявкнул Аствацатуров.

Иония вздрогнула и замерла. А затем бросилась опрометью из дома, едва не сбив топтавшегося на пороге Скворцова.

– Ух, ваше высокоблагородие, как вы ее сразу… А меня – ни в какую. Никак не мог угомонить окаянную.

– Что пг’оизошло? Доложить, – прорычал Аствацатуров.

– Никак не могу знать, ваше высокоблагородие.

– Будешь вг’ать, весь взвод Эдесянов поплатится.

– Ерунда, ваше высокоблагородие… Бабья дурь. К господину старшему унтер-офицеру знакомая приехала. Графиня. Сестра милосердия. А Иония как узнала, взвилась до небес, что коршун, какая уж тут «голубка»…

– Гг’афиня? Сестг’а милосег’дия? Ты пьян, солдат?

– Никак нет, ваше высокоблагородие. Час назад, когда вы на совете были с другими офицерами, обоз приехал. С продуктами, медикаментами, ну и… графиней.

– Бг’ед какой-то. Если навг’ал, пг’икажу выпог’оть. Свободен.

Крылья белые, паром окутаны. Волосы светлые на нежных плечах. Грубый обмылок скользит по круглому бедру, по плоскому животу и выше, выше, к маленькой острой груди… Под руками солдата напряглось тело юной графини. Сколько он мечтал об этом теле, сколько раз засыпал, не смея даже надеяться, что грезы хоть когда-нибудь сбудутся. Юная графиня задышала часто-часто, а солдат, намылив груди, коснулся шеи, отодвинул волосы, поцеловал за ухом.

Чувствуя, что желание побеждает разум, отстранился, принялся поливать любимую водой, боясь, что в любую минуту может проснуться и утратить едва обретенную мечту. Юная графиня – такая хрупкая, почти прозрачная – поежилась и вдруг прижалась к нему всем телом.

Он осторожно коснулся розовых губ.

Интересно, был у нее кто-то? Вряд ли, учитывая, как ее берегли.

Подхватил долгожданную на руки, вынес в предбанник, уложил на старую лавку. И через несколько минут убедился – не было, он первый, она ждала его, она шла к нему. И от этого желание захлестнуло с новой силой.

Вывалившись из бани, Эдесян удивился необычайной тишине. Ни стрекота пулеметов вдалеке, ни гомона товарищей поблизости. Юная графиня цепко ухватилась за руку, и солдат был готов подумать, что вот оно – счастье, но…

– Ун-дег Эдесян!

Тишина не длилась долго.

Он вытянулся по струнке.

– Вольно. За мной, ун-дег.

Эдесян пошел за капитаном, любимая проводила его слегка обиженным взглядом.

– Значит так, Казанова, – процедил Аствацатуров, закрыв за ними дверь штабного домика, – мне безг’азличны ваши похождения, пока они никому не вг’едят. Но бабьи г’азбогки, г’азггомленные кухни и пг’очая ег’унда нам здесь не нужны абсолютно. Особенно накануне новой операции. Вам понятно, ун-дег?