Милицейская сага - [25]

- Сам не видишь? - удивился вопросу Чекин. - Свежие уголовные дела.

- Свежие, говоришь? - Андрей непонятно для Чекина хмыкнул. - По обвинению гражданки Садовой, да еще в чем?!

- Знаком?

- Более чем. Даже в свое время приволочиться пытался. Но - такая гордячка! Вот уж не подумал бы. Да, хитра жизнь! Экие коленца забрасывает...

- От Мороза информация есть?

- Пока никакой. Что-то в самом деле задерживается, - озадаченно припомнил Тальвинский.

9.

Прошло полчаса, час. Давно покинули кабинет расшалившиеся студенты, а из тесной фотолаборатории по-прежнему не доносилось ни звука. Будто там и вовсе никого не было. Только еще через полчаса раздался скрип внутреннего засова, и все трое, усталые, распаренные, выбрались на волю. Особенно скверно выглядел полнотелый Тариэл: пот сквозь промокший носовой платок струйками стекал прямо под распахнутый ворот влажной рубахи, кустарники волос на хрипящей груди вздымались и опускались.

- Сергей Васильевич! Николай Петрович! - умоляюще прошептал он. - Но я прошу...

- Будешь хорошим мальчиком, все будет тип-топ, - безразлично пообещал Лисицкий, обмахивавшийся двумя мелко исписанными листами бумаги. Он открыл сейф и под безысходным взглядом южанина небрежно забросил их в прожорливое металлическое нутро.

Мороз без труда сообразил, что это было, - подписка о согласии на негласное сотрудничество. Тариэл в свою очередь увидел, что человек, не допущенный к разговору, все понял. И такой всеобъемлющий, неконтролируемый страх утвердился в лице его и в съежившейся обреченно фигуре, что даже Рябоконь счел необходимым успокоить:

- Не дергайся, здесь чужих нет. Сказано - как заперто. Но и ты гляди, курва. Попробуешь натянуть - двурушничества не прощу.

Не постращать для острастки Рябоконь попросту не мог.

Униженно покивав, согбенный человек с гордым именем Тариэл, пятясь, вытеснился на свободу.

- Как там Тальвинскому звонить? - полюбопытствовал Лисицкий и, не дожидаясь ответа, набрал номер.

- Это тот самый знаменитый следопут Тальвинский? Здорово, земеля. Твой друг старина Лисицкий оченно тебя беспокоит. Попахали мы тут на тебя с Серегой, как два подержанных бобика... Да. Нашли и даже "развалили". Но - не знаю, обрадую ли? Нацменов этих "крышуют". Появился такой кооперативчик с развеселым названием - "Пан спортсмен". В основном из бывших боксеров. Вот по их поручению Тариэл и торговал. Они ему и товар передавали. А вот от кого они сами берут, это он не в курсе. Не тот уровень. Единственная слабенькая зацепка - по обрывкам разговоров он понял, что с этим как-то завязана старший товаровед Горпромторга Садовая. Слышал про такую?

- Еще бы! Вот уж подлинно - тесна земля, - прогремел ликующий голос Тальвинского.

- Особенно-то губы не раскатывай. Сам с ней не знаком, но, по мнению моего доверенного человечка, Слободян ее использует вслепую. Знает, что не болтлива. И еще, когда будешь ее допрашивать, поимей в виду: на Тариэла не ссылаться. Дорог мне теперь нежный, трогательный этот южный человек. Ну, ты понял... Мороз? Здесь... Даю. Словом, мы свое дело сделали. Если что еще понадобится, пишите письма в голубых конвертах! Не прими как намек.

Он протянул трубку Морозу.

- Слушаю, Андрей Иванович!

- Виталик! Завтра с утра двигай в Горпромторг и - живую ли мертвую - волоки ко мне эту Садовую.

- Понял! - возбужденный голос Тальвинского предвещал удачу.

- Хотя лучше живую. Мертвую из нее мы здесь сделаем. Только поимей в виду: баба с большим гонором. Меня на дух не переносит. Так что, если будет упираться, хватай через плечо и - волоки. Довольно хохотнув, Тальвинский отключился.

10.

Рабочий день закончился.

Распрощавшись с радушным Лисицким и кивнув буркнувшему что-то в ответ Рябоконю, Мороз направился в гости к сестренке, с которой после возвращения еще не виделся. Вернувшись, он узнал от смешавшейся матери, что, не ужившись с отчимом, сестра, натура, как и сам Виталик, независимая, ушла из дома и теперь жила в общежитии квартирного типа - от химического комбината, где после окончания политехнического института работала сменным инженером.

С трудом разыскав общежитие, запрятанное в глубине рабочих пятиэтажек, он жал и жал на дверной звонок. Впрочем, последние две минуты - больше из упрямства. Если бы сестра была дома, то, конечно бы, откликнулась. Мороз поколебался, стоит ли оставить записку, и даже в поисках карандаша начал присматриваться к соседним дверям. Но тут неожиданно щелкнул замок, и сквозь щель высунулось женское лицо, на котором недовольство сменилось сконфуженной радостью.

- Виташка! Роднуля! - сестренка бросилась на него прямо в накинутом наспех халате.

- Здравствуй, Аленка! Зайти-то можно?

- Да. Конечно, да! - спохватившись, она запахнулась - халат оказался наброшен на голое тело. Сестренка была младше на два года и всегда находилась под его внимательным покровительством. И теперь, поняв причину ее смущения, он нахмурился и - будто и не было этих лет, - грозно шагнул внутрь.

- Я уже большая, - беспомощно напомнила ему Алена.

- А вот и поглядим! - Мороз прошел на середину комнаты. Наливаясь яростью, оглядел заставленный стол, расстеленный обезлюдевший диванчик. - Ну что, Геракл сушеный? Так и будем прятаться? Сам объявишься или помочь?