Миленький ты мой... - [9]

Она живо представляла себе высокую фигуру старого барона — отца Марселя — непременно во фраке, как в кадрах трофейных кинофильмов, и себя перед ним — съежившуюся фигурку в ватнике и старых подшитых валенках. Перед ней мелькали, как в калейдоскопе, породистые лица элегантных дам, издевательски улыбавшихся, глядя на нее, и громко шептавших друг другу что-то на непонятном Тане красивом языке с придыханиями и раскатистым… р.

Сжавшись в комок и полностью погрузившись в себя, загипнотизировано уставя взгляд в темное, почти неразличимое рокочущее пространство внизу, у нее под ногами, Таня не заметила приближения старика и всем телом вздрогнула, почувствовав его тяжелую руку на своем плече. Он присел рядом с нею и развернул ее к себе лицом, пытливо заглядывая в глаза.

— Не сможет он без тебя, девочка, — проговорил старик уверенно, с мягким укором в голосе. — Да ведь и для тебя не существует жизни без него… Такова уж ваша судьба! Видно, так Богу угодно… не нам решать.

Слезы хлынули из Таниных глаз, она уткнулась лицом в плечо старика и принялась сбивчиво нашептывать ему обо всех своих страхах и сомнениях.

Он молчал, давая ей выговориться, только гладил, как маленькую, по голове большой шершавой ладонью.

Выплакавшись и рассказав ему все, Таня на минуту замолкла, потом резко вскочила и почти побежала вдоль берега к потаенной пещере, словно боялась, что может придти туда слишком поздно.

Все началось довольно благополучно. Как только сумрак сгустился, они спустили свое суденышко на воду и, обняв на прощанье молча перекрестившего их старика, отчалили от берега. Марсель сидел на веслах, Таня неотрывно смотрела на удалявшийся берег и одинокую фигуру у самой кромки, пока у нее не начали слезиться глаза. Она молча прощалась со всей своей прошлой жизнью, не испытывая по отношению к оставленным берегам ни злобы, ни сожаления, только любовь к спасшим их, одиноким, затерянным на бескрайних пространствах людям.

Дальнейшие события почти полностью стерлись из памяти беглецов, не осталось практически ничего, кроме воспоминания о все усиливавшемся ветре, о соленых брызгах, коловших лицо, о валах, вздымавших суденышко, подобно гигантским качелям.

Ощущая каждой крупицей своего существа неумолимую толщу ледяной соленой воды под собою, Таня сжалась в комок на дне лодки; Марсель, не бросавший весел, несмотря на явную тщетность всяких усилий справиться с всесильной дикой стихией, из последних сил пытался удерживать судно в таком положении, чтобы волны не могли его опрокинуть. Он был сосредоточен на единственной мысли — не дать Тане погибнуть, исчезнуть навсегда, не позволить жестокому чудовищу — этому бескрайнему северному морю — поглотить хрупкую, но такую дорогую для Марселя, жизнь юного существа, забившегося в угол на дне трещавшей по швам лодчонки.

7

Потом он пришел в себя на борту норвежского сейнера. Их так и нашли, Таню, в полном беспамятстве, и его — вцепившегося в обломки весел с такой силой, что едва удалось разжать руки, дабы поднять его на борт.

Едва приоткрыв глаза, Марсель зашептал запекшимися губами Танино имя. Сидевший рядом с ним капитан догадался о причинах его беспокойства и утешил его, сообщив по-английски, что женщина, найденная в море вместе с ним, тоже жива и находится в соседней каюте.

Неписаный морской закон предполагал полное бескорыстие при спасении терпящих бедствие и запрещал задавать в таких случаях лишние вопросы. И Марселя, и Таню подняли на корабль, еще совершенно бесчувственных растерли спиртом, переодели в сухое, каждому, разжав стиснутые зубы, влили в рот немного рома.

Хотя они и обрели уже способность говорить, их не спрашивали ни о чем. Марсель молчал, только выразил благодарность спасителям. Таня, даже если бы захотела, была лишена всякой возможности общаться с окружавшими ее людьми, так как их язык был ей так же непонятен, как и им — ее собственный. Пока они были в России, безмолвствовать приходилось Марселю, чтобы избежать излишних подозрений; теперь наступил Танин черед притворяться глухонемой.

Судно пристало к норвежскому берегу утром следующего дня. Перед тем, как расстаться, капитан выдал Марселю и Тане по комплекту неброской гражданской одежды и немного денег, дабы они могли продержаться первое время. Не тратя слов попусту, Марсель молча пожал ему руку.

Узкие брюки и свитер грубой вязки, слишком большая для ее маленькой хрупкой фигурки куртка с капюшоном — все это делало Таню похожей на мальчика-подростка, отправляющегося во время школьных каникул на экскурсию в горы. В таком виде Таня чувствовала себя страшно неловко, поражаясь, что, несмотря на необычность обстоятельств и столь резкий поворот судьбы, способна сосредотачиваться на таких пустяках.

Они шли по центральной улице портового городка, пытаясь найти почту, чтобы дозвониться до французского посольства в Осло. Таня, боявшаяся того, что ее странный наряд непременно привлечет к ней всеобщее внимание, с удивлением обнаружила, что никто на нее не косится и не хихикает вслед. Это придало ей немного уверенности. Таня подняла глаза на Марселя и вопросительно на него посмотрела. Марсель молча улыбнулся и обнял ее за плечи. Он еще не успел прийти в себя и осознать, что теперь ему ничто не угрожает. Единственное, что он знал совершенно точно, и что наполняло его чувством глубочайшей радости, исполненного долга, спокойствием и душевной ясностью — это было сознание того, что Тане теперь будет хорошо, что с нею ничего больше не может случиться.