Миленький ты мой... - [16]

Всеобщее возбуждение начинало уже иссякать, когда в комнату вошел дворецкий и пригласил всех к столу, что явилось весьма кстати. Марсель подошел к Тане и предложил ей руку.

Пересекая комнату, она спиной чувствовала прикованные к ней взгляды; ей чудились еле слышные перешептывания и приглушенные смешки.

За столом разговор стал более общим, все говорили одновременно; выпитое вино быстро вернуло гостям привычную естественность поведения, сделало более непринужденными жесты, развязало прекрасно подвешенные языки. То и дело раздавались взрывы смеха; соседи по столу коротко взглядывали на Таню, как бы приглашая ее разделить всеобщее веселье. Все говорили быстро, перебивая друг друга, и Марсель давно не успевал переводить. Стараясь избежать обращенных к ней взглядов, Таня бессмысленно улыбалась, опустив глаза. Она ненавидела себя за эту приклеившуюся к ее губам улыбку, и тщетно боролась с омерзительным ощущением, что смеются над нею. Больше всего тяготило то, что она превращала в посмешище заодно, а возможно, и прежде всего, — Марселя.

Она ничего не ела, боясь неловким обращением со столовыми приборами поставить себя в еще худшее положение.

Ни одна, даже самая жестокая пытка, не может длиться вечно, — только эта спасительная мысль помогла Тане выдержать эту экзекуцию, до конца. У нее даже хватило сил вместе с Марселем и старым бароном спуститься с крыльца, попрощаться со своими мучителями и выслушать, кивая головой и вымученно улыбаясь, совершенно непонятные ей любезности, явившиеся прощальными аккордами камерной музыкальной пьесы под названием «визит друзей после долгой разлуки».

Едва черный роллс-ройс успел выехать за ворота частного владения баронов де Бовиль, его пассажиры дали волю давно сдерживаемому гомерическому хохоту. Постепенно он достиг слишком высоких нот, в нем появилось что-то истерическое; молча переглянувшись, они постепенно приумолкли. Легкое чувство неловкости помешало им перейти к обсуждению деталей только что сделанного визита, казалось, они осознали себя по-настоящему непрошеными гостями-разрушителями.

Роже и его спутники в глубине души завидовали Марселю, несмотря на то, что ему пришлось пережить. Они сами мало изменились, хотя прошедшая война и оккупация коснулась и их; Марсель же казался им гораздо старше, чем они сами, опытнее и решительнее их. Они понимали, что именно это позволило ему взять на себя ответственность за то необычное беспомощное существо, которое находилось теперь рядом с ним.

Отсмеявшись, две тридцатилетние дамы — приятельницы сидевших рядом с ними мужчин, начинали отдавать себе отчет в том, что не прочь были бы оказаться на месте неуклюжей русской девчонки, — Марсель был очень притягателен своей мужественной зрелой красотой. В то же время обе прекрасно понимали, что умение правильно пользоваться ножом и вилкой и вставлять приличествующие случаю реплики в легкий светский треп — дело наживное, чего никак не скажешь о молодости, естественности и ярком своеобразии, в которых никак нельзя было отказать дикарке.

Едва тяжелая парадная дверь захлопнулась за гостями, обессилевшая Таня поднялась к себе и рухнула в постель.

Вошедший следом за нею Марсель нашел ее в слезах.

— Они смеялись надо Мной? — едва разобрал он сквозь прерывистые всхлипывания.

— Господи, ну какая же ты у меня дурочка! — Марсель гладил ее по голове, другой рукой пытаясь развернуть ее к себе лицом. — Ну конечно же, нет! Что за чушь лезет тебе в голову?

— В таком случае, они издевались над тобою! Ведь это именно ты связался с неотесанной идиоткой!

Теперь Таня прямо смотрела ему в глаза, пытаясь прочесть в них правду.

Марсель не отводил от нее взгляда, но и не мог найти достаточно убедительных слов, которые вернули бы ей спокойствие и позволили проще смотреть на вещи. Поэтому он просто наклонился к ней и поцеловал, пытаясь таким образом внушить ей сознание того, что все в этой жизни — мелочи, покуда они вместе и любят друг друга.

Он не знал, каким образом объяснить, что на самом деле представляют собой эти одновременно развязные и неприступные мужчины и женщины, составлявшие высшее общество французской столицы. Для этого ему пришлось бы очень подробно рассказывать о каждом из них, — а это слишком сильно отдавало бы злословием. Марсель просто не представлял себя в роли сплетника, равно как и Таню в качестве благодарной слушательницы подобных россказней. Он решил, что со временем она все поймет сама, и предоставил все свободному течению времени.

По проторенной дорожке в замок Бовилей потянулись бесчисленные посетители. Возвращение Марселя стало настоящим гвоздем весеннего сезона. Всем было безумно любопытно собственными глазами увидеть русское диво, о котором по Парижу гуляли самые противоречивые, иногда взаимоисключающие, слухи. Всеобщий энтузиазм подогревали и обстоятельства совместной жизни этой четы. Если бы Марсель позволил себе содержать хоть пять любовниц, снимая для них квартиры в разных концах Парижа, это нисколько не удивило бы людей из общества, однако то, что Таня жила в его родовом доме, вместе с его отцом, при полном отсутствии официального статуса их отношений, казалось до такой степени экстравагантным, что даже не воспринималось в качестве чего-то неприличного.