Милая парочка - [3]

Сумерки достаточно сгустились, так что предметы, теряя свои определенные контуры, расплывались и с трудом различались. Бороздин совершенно не мог разобрать обстановки следующей комнаты, куда он вступил вслед за хозяйкой.

— Сейчас зажгу лампу, — сказала Авдотья Николаевна: — я сама боюсь мрака. Иногда мне кажется, будто в том углу шевелится Психея, моя любимая статуэтка, подарок папы в день свадьбы. Ах, где же тут спички! Я их не нахожу. Паша не наложила в спичечницу.

В темноте руки их встретились. Пальцы Авдотьи Николаевны горели как в огне и вздрагивали. Точно электрический ток пробежал по жилам молодого человека и у него еще сильней закружилась голова.

— Позвольте, у меня спички, — сказал он, зажигая огонь. Обаяние молодой прелестной женщины все возрастало.

Ему до боли сердца становилось жаль милую, прелестную Авдотью Николаевну, столь несчастную, и вместе с тем он чувствовал прилив негодования к неизвестному, но уже ненавистному ему Мишелю, который не сумел оценить милое прелестное создание.

— Мерси, — произнесла она своим мелодичным голосом, когда он зажег ее большую нарядную лампу с розовым стеклянным абажуром, покрытым изящно вышитым по-японски куском шелка.

— Садитесь. Я пойду переоденусь пока и кстати посмотрю, что делает Паша.

С этими словами она удалилась.

Бороздин остался один в комнате. Обстановка показалась ему более, нежели приличной и как-то празднично нарядной. Мягкая мебель — диван и кресла обиты пунсовым плюшем; очень дорогой, пестрый ковер на полу; масса цветов и безделушек на этажерке. По стенам картины в багетовых рамах с веселенькими сюжетами. В одном из уголков, между кадками цветущих растений, белела на пьедестале Психея, будто наказанная за шалости семилетняя девочка.

Через несколько минуть возвратилась хозяйка в легком фуляровом платье, в котором выглядела еще милее.

— Садитесь сюда ближе, — сказала она, указывая Бороздину место возле себя на диване. — Сейчас принесут самовар. В кухне у Паши, как я и ожидала, сидит неизбежный «кум-пожарный».

— Верите: порой я даже завидую своей служанке. Зайду невзначай в кухню и вижу, что с ней сидит ее кум и беседует. Она уже стара, некрасива и ее любят. Иногда этот пожарный наводит на меня ужас: может ворваться, когда я одна, и задушить.

Вошла женщина лет 37 со смуглым цыганским лицом, черными сросшимися бровями и лукаво сложенными, будто улыбающимися, губами. Она принесла маленький чайный столик, стаканы, вазу для варенья; все делала быстро, с какой-то особенной ловкостью.

— Купите печенья к чаю и вина. Возьмите в кабинете барина портмоне и принесите сюда. Я вам дам денег, — сказала Авдотья Николаевна.

— Барин с собою унесли кошелек, — заявила служанка.

— Ах, какая досада! Неужели он это сделал?

— Да, я видела, что они спрятали его в боковой карман.

— Вот милые вещи со стороны Мишеля! Что же я буду делать без денег?

— Возьмите у меня, — нетерпеливо сказал Бороздин, открывая свой туго набитый бумажник. Ему надоели все препирательства с служанкой и хотелось поскорее остаться наедине с прелестной хозяйкой.

— Нет, я готова отказаться от печенья, — протестовала Авдотья Николаевна. — Там у нас в буфете есть, кажется, домашние булки и вино, — обратилась она опять к Паше.

— Вина нет: барин вчера за обедом последнюю бутылку допили и булки сухие-с, — вставила Прасковья.

— Ну, Авдотья Николаевна, что за мелочи: возьмите и прикажите, что вам угодно. Стоит ли так много говорить о презренном металле! — просил Бороздин.

— Да! — вздохнула Авдотья Николаевна и взяла, как бы нехотя, какую то кредитку. — Идите, Прасковья, и купите скорей, что нужно.

Служанка удалилась.

Минут через десять на столе появился самовар, пирожное, две бутылки вина, холодное жаркое из дичи и еще кой-что. Пока Прасковья приготовляла, Авдотья Николаевом рассказала гостю о своем детстве, пансионских подругах и с аппетитом выпила две чашки чаю.

Наконец, самовар убрали. Прасковья отпросилась погулять немного. После нескольких словопрениий, Авдотья Николаевна решилась отпустить ее.

Оставшись одни, молодые люди неизбежно вернулись к тому разговору, который начали в саду.

— Вот скоро 12 часов ночи. Где он, как вы думаете? — говорила она, как бы спрашивая Бороздина — и продолжала: — отыщется разве завтра часов в десять, но случается, что дня три подряд я его не вижу.

— Верьте, что он безумец: вы так молоды, прелестны, в вас столько жизни, огня!.. — с восторгом перечислял молодой человек. — Простите: это не обычные комплименты, а искреннее непосредственное впечатление. На месте вашем я бы постарался с корнем вырвать из сердца Мишеля и отдать свое чувство другому, достойнейшему, кто способен понимать вас и любить.

— Нравлюсь я вам, не правда ли? Вы бы могли любить меня? — застенчиво произнесла Авдотья Николаевна.

— О, вы еще спрашиваете! — порывисто отвечал молодой человек и встал с места, но потом опять сел на диван возле молодой женщины.

— Вы неотразимы, Авдотья Николаевна, — сказал он. — Правда, я мало вас знаю, но мое первое впечатление еще никогда меня не обманывало. Мне кажется, что ваша душа и вообще все внутреннее содержимое должно соответствовать внешнему и быть так же прекрасно. Неужели ваши глаза способны лгать? Они смотрят невинно, доверчиво, совсем по-детски, только задернуты флером грусти. О, как бы я желал, чтобы они озарились блеском радости! Если бы я имел право сделать вас счастливой… то приложил бы все усилия и старания, не пощадил бы, кажется, жизни своей…