Милая, 18 - [7]

— Покупайте у меня! У меня!

Бородатые евреи, бородатые Паули Бронские, ссорятся, торгуются за ползлотого на идише, на этом исковерканном немецком языке.

Пьяный солдат, которого вытолкали в шею из кафе, повалился прямо под ноги Кенигу. ^,,Неда­ром говорят: ”Пьян, как поляк”, - подумал Ке­ниг, - точнее не скажешь”.

Две небольшие площади, а вся Польша перед ним, как на ладони. Так ли уж несправедливо отвращение Гитлера к славянам? Тридцать милли­онов поляков, и только два миллиона читают газеты. Народ феодалов и батраков, и это в два­дцатом веке. Народ, который молится Черной ма­донне, — ни дать ни взять африканские зулусы, поклоняющиеся богу солнца.

Для Франца Кенига это и была Польша: на пять процентов Париж за мраморными стенами особня­ков, на девяносто пять процентов — Украина. Ужасающее невежество!

А что бы сделал добрый, трудолюбивый немец­кий народ на плодородных, богатых полезными ископаемыми землях Силезии!

— Покупайте у меня!

Грязный, отсталый сброд! Им ли остановить не­мецкий народ, обогативший мировую цивилизацию больше, чем любая другая раса! Пусть даже на­цисты и совершают мелкие несправедливости, но конечная цель великой Германии оправдывает средства.

Кениг выбрался из базарной толчеи и вошел в бар Ганса Шульца.

— Гутен таг, герр доктор, гутен таг, — улыб­нулся Шульц.

— Привет, Шульц. Есть новости?

— Да. Герр Лидендорф не сможет некоторое вре­мя появляться на людях. Он сказал, что мы свою работу сделали, и вам тоже следует оставаться дома и ждать.

Доктор Кениг выпил пива, кивнул Шульцу, и тот улыбнулся ему в ответ, вытирая стойку.

Придя домой, Кениг положил шляпу на вешалку, поставил трость и посмотрел через открытую дверь на свою толстую жену-польку. Что она го­ворит, он не слышал, поэтому получалось, что она беззвучно открывает и закрывает рот, слов­но рыба. И когда она встала с места, она вся заколыхалась, как желе.

Кениг закрылся в своем кабинете. Включил при­емник, который теперь всегда был настроен на немецкую волну. Митинг в Гамбурге! ”Мы, немцы, не можем мириться с нетерпимым отношением к нашим гражданам в Польше, где немецкие женщины и дети беззащитны перед польскими вандалами, где немецких мужчин избивают и убивают!”

”Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!”

Тут же десять тысяч голосов огласили эфир песней ”Германия, Германия превыше всего”, и доктор Франц Кениг закрыл глаза. По щекам его покатились слезы, и он начал молиться, чтобы поскорее пришли его освободители.

Глава четвертая

Из дневника

Замечательные новости! Неожиданно приехал в гости Андрей. На исполнительном комитете сионистов-бетарцев[5]нам предстоит решить много вопросов, а поскольку и Андрей здесь, мы, значит, соберемся в полном составе.

Александр Брандель

Армейский грузовик остановился перед самым северным мостом через Вислу, соединявшим Вар­шаву с Прагой[6]. Капитан Андрей Андровский спрыгнул на землю, поблагодарил водителя и пошел вдоль реки дальше на север, к новому предместью Жолибож. Сдвинув на затылок улан­скую конфедератку, он шагал, насвистывая, и ему улыбались кокетливые девушки, и он улыбал­ся им в ответ. Капитан Андрей Андровский вы­глядел, как хрестоматийный улан с картинки: ремни сияют, стилет сверкает на солнце.

Он свернул с набережной на обсаженную дере­вьями улицу с новыми красивыми домами, где жи­ли люди зажиточные. Заметив на тротуаре камень, стал подкидывать его ногой с ловкостью хороше­го футболиста. Когда он отправил его в вообра­жаемые ворота в конце улицы, он как раз подо­шел к дому Пауля Бронского.

— Дядя Андрей! — закричал десятилетний Сте­фан, прыгая ему на спину.

Две короткие ”схватки” — и высокий кавале­рийский офицер повержен на землю своим племян­ником. Тут же признав себя побежденным, Андрей поднялся и посадил победителя себе на плечи.

— Как поживает Баторий? — спросил Стефан.

— Ну, Баторий! Самый красивый и быстрый конь во всей Польше.

— Расскажи, чем он опять отличился, дядя Анд­рей?

— Чем? Значит, так. На этой неделе... погоди, дай вспомнить. Да, да. Взял я его в Англию на Большие скачки, и он так быстро бежал, что рас­сек воздух и грянул гром. А эти англичане, решив, что сейчас польет дождь, побежали прятать­ся и скачек не видели. Баторий успел четыре раза обежать трек и пошел по пятому заходу, ког­да вторая по скорости лошадь только еще по первому заходу пришла к финишу, и эти дураки-анг­личане, попрятавшиеся под навесами, подумали, что Баторий пришел последним.

— А кто ухаживает за Баторием, когда тебя нет?

— Старый сержант Стика, самолично!

— А я смогу еще раз покататься на Батории? — спросил Стефан, вспоминая самое яркое событие своей молодой жизни.

— Непременно, как только мы тут кое-что ула­дим.

— А перепрыгивать препятствия?

— Думаю, да, если у тебя не кружится голова от высоты. Когда Баторий прыгает, мир под ним кажется крошечным. Я, пожалуй, не дам ему боль­ше участвовать в скачках с препятствиями. Ког­да он их берет, он подскакивает так высоко, что другие лошади успевают обежать трек, пока он опустится на землю.

Андрей вошел в дом.

— Дядя Андрей! — воскликнула Рахель. На сей раз обошлось без сражения: изящная черноглазая барышня четырнадцати лет ограничилась крепким поцелуем.