Милая, 18 - [65]

. А что же нам делать при такой нехватке мяса? Уверен, что Бог все равно впустит приют­ских детей на небо.

Вечером здесь — красота. Есть у нас и нечто вроде комнаты отдыха. Там мы собираемся, об­суждаем всякие дела фермы — как распределить работу, какая у нас производительность труда. Потом Толек читает лекцию, а потом мы делаем, что хотим: слушаем музыку, занимаемся, читаем, играем в шахматы и в другие игры (по шахматам я чемпион). Перед сном поем песни бетарцев в Палестине, танцуем хору. Мы здесь даже не но­сим нарукавных повязок со щитом Давида. Толь­ко когда идем в деревню. Пожалуйста, пиши мне.

Искренне твой

 Вольф.

Дорогой Вольф,

Я понимаю, что на ферме хорошо, и рада за тебя. А у нас была такая зима, что и предста­вить себе нельзя. Мама рассказывает, что в при­юте совсем плохо. Детей стало вдвое больше, а количество продуктов и лекарств осталось преж­ним. Поэтому так много зависит от вашей рабо­ты. Ты, наверно, слышал, что творится в гетто. Об этом писать не буду — не хочу тебя расстра­ивать.

С наилучшими пожеланиями 

Рахель.

Дорогая Рахель,

Догадайся, что я делаю! Учусь играть на ак­кордеоне и на гитаре. Толек меня учит. Он зна­ет все песни поселенцев — он же был в Палести­не. Мне так хочется и тебя научить!

С самыми лучшими пожеланиями и чувствами

Вольф.

Дорогой Вольф,

С удовольствием выучу ваши песни. Но когда? Увижу ли я тебя? Стефан по тебе скучает. Я то­же занимаюсь музыкой. Все время выступаю, час­то даю небольшие концерты. У меня бывает по восемь-девять выступлений в неделю. Выучила с полсотни детских песен (по-французски и по-не­мецки тоже) и теперь хожу в приюты и аккомпа­нирую детям. А ты с девушками танцуешь? По прав­де говоря, мне завидно.

С сердечным приветом 

Рахель.

Дорогая Рахель,

Мы тут празднуем Суккот и в память о том, как Моисей шел с древними евреями через пусты­ню, и в честь первых плодов урожая[47]. До войны вы жили в Жолибоже, а теперь запрещено справ­лять праздники, но ты спроси у своей мамы, как празднуют Суккот. Почти на всех балконах и во дворах еврейских домов сооружали из веток и листвы такой шалаш — ”сукка” называется — в память о том, как жили евреи во время скитаний по пустыне. А мы здесь построили огромную сукку, украсили ее фруктами и овощами и едим в ней. Но ты не думай, как только кончится праз­дник, мы все отошлем в приют. Ты спрашиваешь, танцую ли я с девушками. Честно говоря, да, но очень редко. Я же почти все время аккомпанирую на аккордеоне во время танцев.

С наилучшими пожеланиями 

Вольф.

Дорогой Вольф,

Вот уже и Ханукка прошла[48]. В гетто праздни­ки проходят ужастно грустно. Все вспоминают, как было раньше, когда Тломацкая синагога была бит­ком набита и люди приходили такие нарядные, в таком хорошем настроении. А теперь мы и не ви­дим Тломацкую синагогу. Не Ханукка, а какая-то насмешка. Смешно же вспоминать восстание Мак­кавеев и как они штурмовали Иерусалим, и как изгнали врага, и как очистили Храм, когда мы дрожим от страха, загнанные в гетто. Еще хуже был Иом-Киппур[49]. Мы все сидели и замаливали наши прошлые грехи, и такая страшная тишина стояла в этом году, такая страшная — ни шоро­ха, ни звука. Все спрашивали Бога, ну, что мы такого ужасного натворили, что нас нужно так наказывать.

Извини за грустное письмо

Рахель.

Дорогая Рахель,

Я все время думаю о гетто и очень волнуюсь за тех, кто там. Толек нам без конца твердит, что мы находимся на передовой линии фронта, что ферма — дело первостепенной важности, и я стараюсь убедить себя, что он прав. Я очень часто думаю о тебе.

С нежностью 

Вольф.

Дорогой Вольф,

Я тоже думаю о тебе, но ты, наверно, не очень-то скучаешь среди тамошних девушек. В общем, ты понимаешь...

С неизменными чувствами 

Рахель.

Дорогая Рахель,

Буду с тобой говорить откровенно. Как только у меня есть минутка, я смотрю на твою фотокар­точку и читаю наизусть твои письма. Раза два, когда они не приходили, я не знал, куда деть­ся. Честно говоря, я почти вполне уверен, что влюблен в тебя.

С любовью

Вольф.

Дорогой Вольф,

Интересно, что еще до твоего отъезда ты мне очень, очень нравился (не подумай, что я могу целоваться с мальчиком, если он мне не нравит­ся), а уж после отъезда это превратилось в лю­бовь — так мне кажется.

Рахель.

Дорогая, дорогая Рахель,

По-моему, если два человека питают друг к другу одинаковые чувства и если им пришлось расстаться раньше, чем они успели между собой все решить, и если, расставшись, они все боль­ше и больше скучают друг по другу, то, думаю, они могут договориться. Скажу честно: я хочу, чтобы ты стала моей невестой. Клянусь, я не буду водиться ни с одной девушкой, пока мы в разлуке. От тебя мне не надо никаких обещаний, кроме одного: сразу же написать, если тебе по-настоящему понравится другой. А потом, когда мы встретимся, мы сможем проверить наши чувст­ва.

Вольф.

Дорогой Вольф,

По-моему, ты все замечательно придумал, но знай, что никакой другой мне не понравится. Я и подумать не могу, что кто-нибудь, кроме тебя, прикоснется ко мне — бррр... 

С любовью

Твоя Рахель.

*  *  *

От импозантности и острословия доктора Пауля Бронского не осталось и следа. В нем чувство­валось постоянное смятение. Дома он то и дело раздражался, детям попадало от него из-за пустяков. Дебора изо всех сил старалась успокоить его, но даже ей это не удавалось. Как замести­телю Бориса Прессера, председателя Еврейского Совета, Паулю приходилось проводить в жизнь немецкие приказы, иметь дело непосредственно с Варсинским, отвечать за ”Общество попечителей сирот и взаимопомощи”, а все это означало быть козлом отпущения для обеих сторон. От Бориса Прессера помощи ждать не приходилось: не чело­век, а робот.