Милая, 18 - [122]

— Прекрасно, — согласился Функ, — замечательно.

* * *

Андрей приоткрыл глаза. Он лежит в каком-то бункере. Над ним кто-то наклонился. Шимон.

— Мой автомат!

— Под койкой. Ни одного патрона не осталось, однако!

Андрей нащупал автомат.

Он закрыл глаза и постарался сообразить, что происходит на самом деле, а что ему только кажется. Вспомнил, как Кутлер упал на улице, как они мучились на стропилах, и еще какие-то обрывки событий, то ли действительно имевших место, то ли привидившихся в бреду. Шимон дал ему воды. Половина пролилась мимо рта из-за спазм в горле. Он опять стал пить, но уже маленькими, осторожными глотками.

— Что произошло?

— Мы с вами разыграли славное представление. Очень яркий получился дуэт.

— А где все?

— В разных бункерах.

— Алексу удалось спастись?

— Он здесь, в другом отсеке.

— А моя сестра?

— В бункере под францисканской церковью вместе с детьми.

— А Крис... Вольф?

— Живы-здоровы.

Андрей с трудом приподнялся на локтях. Болело все тело. Он подтянулся на край койки, сел, но у него закружилась голова.

Шимон пододвинул к койке стол, поставил миску жидкой овсяной каши и положил ломоть черствого хлеба. В общем-то первая еда почти за пять дней. У Андрея сводило живот и дрожали руки, когда он макал хлеб в кашу, чтоб хлеб стал мягче. Он ел очень медленно, очень осторожно.

— Я в вашем бункере?

— Да.

— А как я сюда попал?

— Я вас подобрал на тротуаре. Вам не удалось уничтожить весь немецкий гарнизон, но одиннадцать убитых эсэсовцев и два украинца — тоже неплохо. Вы — боевое знамя гетто.

— Меня ранило? — Андрей стал ощупывать себя.

— Слегка. Доктор сказал, что в обычных условиях после такого ранения вы через час играли бы в футбол, но истощение, общее ослабление организма дали себя знать, и вы упали в обморок.

— В обморок? Чудеса в решете! В обморок падают только женщины! — Он вытер миску хлебом и облизал пальцы. ”Странно ведет себя Шимон”, — подумалось Андрею. В голосе горечь и в глаза старается не смотреть.

— А одного из наших не стало, — сказал Шимон и положил тетрадь на койку Андрею. ”Дневник Клуба добрых друзей” — узнал Андрей. Шимон положил сверху очки с толстыми стеклами.

— Ирвин?

— Да. Прямое попадание. Он успел, правда, мне сказать, где спрятана эта тетрадь. Он ее еще не кончил. Мы сразу же пошли на Милую, 18 и легко ее нашли. Часть бункера разрушена, но многое удалось отыскать. Спасли целый склад оружия.

— Мы как будто уже привыкли терять друзей, — сказал Андрей, и слезы показались у него на глазах. — Я любил Ирвина. Столько лет вместе... — Андрей закусил губу. — Такой спокойный, скромный человек. Верил в то, что делал, не шумел, не бил себя в грудь. Просто из месяца в месяц оставался в подвале, работал над архивом, никогда не возражал. Оставался потому, что кто-то должен был оставаться. Вы видели, как у него распухли руки от сырости? Он был слепой, как крот, но не переставал работать и после того, как забрали Сусанну. Просто продолжал делать свое дело. Никогда не повышал голоса.

Присев на койку Андрея, Шимон раскрыл тетрадь.

— Его последняя запись: ”Когда же мы начнем драться? И начнем ли вообще? Кто из нас первым осмелится выстрелить в них? Кто?” — Он закрыл тетрадь и нервно потер руки. — Не гожусь я в командиры. Хочу, чтобы вы взяли командование на себя.

— Нет, Шимон, нет.

— Не щадите меня, Андрей. Я предложил выводить отряды через канализацию, а вы — тот первый, кто осмелился выстрелить в них.

— Я много думал, когда мы лежали на стропилах, — сказал Андрей, — и понял, что, когда находишься уже совсем близко к Создателю, многие вопросы удивительно легко проясняются. Кто для какой войны годится? И какое спокойное мужество нужно, чтобы быть таким солдатом, как Ирвин Розенблюм? Нет, Шимон, я гожусь только для кавалерийского боя.

— Сегодня было допущено много ошибок, — вдруг заволновался Шимон. — Надо расставить наблюдательные посты, чтобы нас не могли застать врасплох, надо объяснить бойцам, что главное правило — подбирать оружие и снимать с немцев форму. Думаю, нам следует найти новый бункер поближе к центру и устроить там штаб. Андрей, — неожиданно другим тоном заговорил Шимон, увидев, что тот смотрит на дневник и очки Ирвина, — что вас толкнуло выйти на улицу?

— Не знаю. Просто нельзя было упускать момент. И потом... когда я увидел... даже не сестру, а Бранделя... Не мог я допустить, чтобы его увели на Умшлагплац. Мы с ним уже давно почти не разговариваем. Не знаю, как и извиниться.

— Пошли, — сказал Шимон.

Андрей, спотыкаясь, побрел за ним в другой отсек. Шимон отдернул занавеску из мешковины. Там были все трое: Сильвия, на коленях у нее — маленький Моисей, бледный и худой от постоянного недоедания и недостатка воздуха и солнца, и Александр, который сидел, тупо уставившись в пол, — обычное для него состояние с тех пор, как детей увели на Умшлагплац. Сильвия, спустив сына на пол, встала и преградила Андрею дорогу, но Шимон кивком указал ей на выход. Она посмотрела на Андрея, на Алекса, взяла сына за руку и вышла вместе с ним.

Андрей растерянно стоял перед Алексом, не находя слов. Алекс посмотрел на него, узнал и снова опустил голову.