Миксы - [42]

– Ты чего? – хмуро спросил он, вешая полотенце на крючок и ставя щетку в стакан на подоконнике.

– Дасмо'к, – просто ответила она.

– Так ты иди, отдыхай, – Валерик растерялся. – Что же ты встала?..

– А! – Лёля безнадёжно махнула рукой. – Сё 'авно 'аботать. А у тебя хоть тепло.

Она старалась не подходить к малышу, а если и подходила, повязывала на лицо косынку – углом вниз, как американский налётчик.

Валерик не возражал. Он просто вяло наблюдал и делал то, что должен, – без души и желания.

Наблюдать было интересно. Во-первых, он видел, что Данька ведёт себя с ним совсем по-другому. Сначала он был капризным и требовательным. Потом, словно поняв, что Валерика этим не прошибёшь, как будто замкнулся в себе. Стал меньше смеяться, меньше тянуть ручки, больше сидеть и сосредоточенно заниматься своими делами: смотрел книжки, прилаживал на палочку кольца пирамидки, перекладывал по-разному игрушки.

Даня оживал только при Лёле, да и то не всегда.

В следующие три дня она забегала на дачу довольно часто, раза четыре в день, и Валерик заметил, что её насморк то стихает совсем, то резко усиливается, так что нос краснеет, глаза слезятся и голос становится хриплым и гундосым.

На третий день поздно вечером она едва не уснула у печки. Валерику показалось, что у неё температура.

– Я сейчас пойду, – виновато улыбнувшись, сказала Лёля. Глаза у неё были сонными и мутными. – Просто соберусь с силами, заставлю себя и пойду. Там так холодно, ты бы знал. У тебя тут просто рай.

– Где холодно? – спросил он. Не потому что было интересно, а потому что он привык поддерживать вежливые разговоры с хорошо знакомыми людьми. Вообще, в последние дни – Валерик заметил за собой такую особенность – он не хотел разговаривать. Не хотел – и не разговаривал. Просто его рот произносил какие-то слова, будто выбирая их на складе общих, не слишком значимых фраз, а голова в этом совсем не участвовала. Так было и теперь: мне холодно – где холодно? Кажется, выходило очень складно. И можно было думать о странной Лёлиной простуде, о её усталых глазах и о том, как плохо она сейчас выглядит. И о том, что когда уходит насморк, взгляд её становится пронзительным и въедливым, как у следователя, который хочет разобраться. А когда насморк появляется, она снова смотрит как воспиталка: строго, заранее зная, что ты виноват. И даже движения становятся резче. Лёля без насморка смущала его. Лёля с насморком заставляла чувствовать себя неуютно.

– На веранде.

– На какой веранде?

– Ну мы же живём на веранде. Воспитатели. Ты разве не видел? Застеклённая веранда сбоку от корпуса. И корпуса-то бог знает что: дощатые, щелястые. Детей утепляем, как можем... А веранда: стекло, рамы рассохшиеся. Сквозняки такие, что... Спим в свитерах.

– Переезжай ко мне.

Валерик даже обернулся, словно хотел услышать, кто это сказал. Он не хотел снова превращать дом в Ноев ковчег! Он хотел жить один. В крайнем случае – с ребёнком, потому что он имел на это полное право, а ребёнок не был ни в чём виноват.

– В смысле, – заторопился он, – в смысле, пока не потеплеет. Ну и пока нос не подлечишь.

И ещё он хотел добавить, что ни в коем случае не настаивает и не имеет в виду ничего такого, но было поздно.

– А можно? – жалобно протянула Лёля, и на губах её была просительная улыбка.

– Конечно, – отступать было некуда. – Тут печка, сруб бревенчатый, тепло. Ну и всё равно ты бегаешь туда-сюда каждый день, а будешь ходить в лагерь как на работу. Поправишься – баньку истоплю.

И Валерик снова отругал себя за слова про баньку: всё это выглядело неприличным намёком. Кроме того, хотелось, чтобы Лёля ушла.

А она осталась. Получалась странная семейная жизнь без отношений. Обязаловка, где Валерик был домохозяйкой, тогда как Лёля ходила на работу. Его мучило такое положение вещей. Впрочем, и Лёлин насморк постепенно проходил, и становилось всё теплее. Правда, дожди не прекращались, и скоро на даче стало душно и парко, как в тропиках.

Лёля поправилась и повеселела, и Валерик всё ждал, когда же она уйдёт обратно в лагерь, но она не уходила, а сказать прямым текстом было не то чтобы неудобно, но даже и неприемлемо: Лёля очень помогала, готовила, стирала, ездила в город за продуктами и даже пару раз не стала будить ночью Валерика: сидела с ребёнком, хотя утром должна была уходить на работу.

Валерик не хотел быть ей благодарен и всё-таки был.

Плазмодий арцирии тоже сидел в своей щепке.

Когда миксамёба нашла себе пару и превратилась в респектабельную и сытую клетку с полным набором хромосом, она стала звать к себе остальных – таких же сытых и наполненных. Они пришли на запах выделяемого клеткой акрозина, их была сотня или две.

Все вместе они составили сгусток плазмодия, единую клетку, в которой свободно плавали ядра. Плазмодий арцирии был маленьким, чуть больше сантиметра в диаметре. Он ползал между волокнами щепки, поглощая бактерий, собирая в себя оставшихся миксамёб, но наружу выползти пока не решался. Потоки воды несли к нему запахи гниющей древесины оттуда, где была поленница. Плазмодий теперь точно знал направление, в котором поползёт, когда кончится дождь – но не раньше, потому что струи воды могли смыть его самого в канаву, откуда не будет выхода и где ждёт верная смерть.