Микрокосмос, или Теорема Сога - [6]

свирепствовал голод; страну населяли забитые, неграмотные крестьяне, грязные суеверные ремесленники, издыхающие от голода и непосильного труда дети, превращавшиеся на третьем десятке лет жизни в старух женщины… Смерть повсюду, смерть от болезней и убийства из-за горсти зерна… А в нескольких днях под парусом – континент, пославший на острова рис, идеографическое письмо, а еще – новое божество с размытыми, некатегорическими догмами, с учением о реинкарнации и отрешенности, о заблуждениях и озарениях, сулившее в конце пути избавление от страданий.

Влиятельные фигуры при дворе воспротивились новому учению. Потребовалось более полувека борьбы, чтобы новая вера смогла утвердиться на островах.

– Бог-иностранец, бог с материка! – восклицал красный от гнева Мононобэ. – Вон эту гадость с земли Аматэрасу!

Сога, однако, поверили новому богу. Они поддерживали контакты с материком и хорошо изучили Добрую Веру. Отец Умако соорудил было храм новой веры, но Мононобэ и Накатоми дважды сжигали здание, сбрасывали статуи в грязные, вонючие каналы. Умако, в вопросах фамильной чести весьма щепетильный, безжалостно уничтожал врагов своего дома. Посадив на престол племянницу, Сога железной рукой правил полудикой, полуязыческой империей.

Императрица вполне понимала устремления своего решительного дяди. Она назначала на ответственные посты членов дома Сога, ускорила сооружение большого храма в Асука и повелела соорудить буддийские святилища в других городах. Добрая Вера быстро распространялась. Крестьяне и ремесленники получили наконец право оплакивать своих умерших и надеяться на лучшую судьбу для них. Они даже смирились с налогом на строительство новых храмов. Приобщение к цивилизации обходилось недешево.

От нововведений выигрывали все. Синтоистское духовенство поняло, что новая религия не затрагивает их жизненных интересов. Торговля и ремесла получали прямую прибыль от связей с континентом. Крестьяне могли повысить цену на свою продукцию. Правительство могло увеличивать налоги. Сога получали выгоду от всего – а как же иначе! Императрица перестала опасаться покушений.

– Кажется, я могу себе позволить это новое церемониальное платье. Похоже, я даже смогу надеть его не один-единственный раз.

Она ела с большим аппетитом и перестала вздрагивать при малейшем шорохе. Двор ценил чуткость и хороший вкус государыни, ее умение утешить и приласкать. Указания Умако она выполняла не вслепую, а взвешивая их последствия, и два-три раза смогла даже вежливо, но твердо отказать.

– Новая императрица, – бормотали в дворцовых кулуарах, – показывает себя с наилучшей стороны.

– Да, эта женщина – почти совершенство.

– Гм… почти…

– Да, если б не принц…

Принц… Единственная слабость монархини – принц Умаядо. Она обожала его, как собственного ребенка, выполняя любые его желания. Она вырвала бы для него собственное сердце, пожелай он того. Сохранявшая достоинство в общении с министрами и советниками, она полностью теряла его, как только вблизи появлялся принц Умаядо. Его круглая кукольная физиономия, его большие развеселые глаза, его не по размеру большая одежда, а тем более причудливые порывы принца безмерно умиляли императрицу. Если кто-то ворчал, что принц ведет себя недостойно, она возражала:

– Что поделаешь, такие выдающиеся дети всегда капризны.

Вне всякого сомнения, своевольным принца можно было назвать. Несколько раз в день он врывался в ее помещения с хныканьем:

– Мама, мама, сисю!

И императрица открывала свою левую грудь, уже несколько увядшую. Принц тут же присасывался к ней на несколько минут. Сцена могла бы вызвать умиление, если бы принцу не исполнилось уже двадцать лет. Он обзавелся официальной супругой и несколькими неофициальными прелестницами из дворцового персонала.

– О Высочайшая, – обращался к ней, помявшись, один из советников. – Принцу следовало бы проводить больше времени с официальной супругой, чтобы произвести на свет наследника.

– Ах, его официальная – это горе какое-то! – сокрушалась императрица. – И зачем только его на такой балде женили… Я единственная отдушина в его жизни, и вы хотите мальчика этой радости лишить. Бедный ребенок!

– При всем уважении, о Высочайшая, принца трудно назвать ребенком. Он бестактно лапает всех встречных служанок во дворце.

– А иных еще и использует, извините, в задний проход, – добавил другой советник. – Служанки жалуются, что это очень больно.

Все разговоры такого рода оставались без последствий. А если кто-то пытался поговорить с самим принцем…

– Мама, мама! Твои советники злые, злые! Они меня обижают!

– О, мой бедный малыш! Не плачь, мамочка сейчас поцелует тебя звонко-презвонко.

И она нежно гладит уже несколько плешивый череп принца, искоса неодобрительно поглядывая на провинившегося советника, поспешно покидающего поле проигранного сражения. Уже полгода как императрица не на троне, ибо она добилась для своего любимца титула принца-регента.

– Регент?! – взвился Умако. – Вы хотите сделать этого тупого придурка, этого дегенерата, этого…

– Он один из самых способных детей в империи, – спокойно, но твердо перебила дядю императрица.