Михайлов день - [2]

Не послушание, а недоразумение — хозяева к нам не заглядывали, и на постой не просился никто. Так в блаженном уединении среди лесов проходил тот Великий пост.

Дом Игоря был расположен в очень красивом месте — на опушке величественного соснового бора и уже за пределами Печор. Дальше шла речка, а через речку мост, за которым начиналась Эстония. Граница тогда существовала лишь на бумаге, и эстонцев забавляла чисто советская манера охранять эту мифическую границу. То есть, у моста стоял милиционер и лузгал семечки. Перед Пасхой к нему присоединились двое автоматчиков в камуфляже, и теперь они грызли семечки уже втроём. А к шести вечера то ли семечки кончались, то ли рабочий день, но они садились в машину и уезжали.

К концу Великого поста уединение уже приелось, тем более что за стеной у Игоря шла интересная жизнь. Приезжали с ночёвкой паломники с Афона, из Петербурга, из Киева, и молодёжь дискутировала о зилотах, об униатах, о… впрочем, о чём они дискутировали, не знаю. Меня туда не приглашали, и я тупо несла послушание собаки на сене, охраняя пустынные залы, куда не велено никого пускать.

К сожалению, это не преувеличение — о собаке на сене. Перед Страстной неделей в монастырь хлынул народ. У Игоря ночевало теперь столько паломников, что пол был буквально устлан матрасами, и от постоя был свободен лишь потолок. Более того, перед Вербным воскресеньем знакомая учительница привезла к Игорю полкласса «подвижников», то есть очень подвижных детей, тут же влетевших на мою половину с жизнерадостным воплем:

— О, какие пампасы! Отцы, впишемся!

«Подвижников» Игорь выдворил на сеновал, благо, что жарко было по-летнему. А в ночь под Вербное воскресенье ударил мороз, и у школьников волосы примёрзли к сену. Игорь даже заглянул ко мне с вопросом: «Может, пустите деток погреться?» Но туг же решительно сказал: «Нет, нельзя, раз батюшка запретил».

На Вербное воскресенье шёл дождь со снегом, и из монастыря все вернулись озябшими. У Игоря загрипповали дети. Школьники кашляли. А я маялась от одиночества в жарко натопленных залах и кляла своё послушание собаки на сене: места полно, а никого не пускай? Бред! Нелепость! Театр абсурда! Душа уже пала и, уготовляя падение, искала лишь повода для него. И повод нашёлся.

Крайне смущённый Игорь привёл ко мне чернявую женщину в куртке и двух промокших под дождём малышей, почему-то одетых не по погоде — в летние маечки и сандалики на босу ногу. Мальчику было годика два, а девочке чуть больше, и она с трогательной заботливостью опекунши держала братика за руку.

Войдя в дом, детки перекрестились и молча встали возле икон — большеглазые, тихие маленькие христиане с серебряными крестиками на груди. Не знаю, что особенного было в этих детях, но меня вдруг пронзила такая ошеломляющая любовь к ним, что я почти не слушала чернявую женщину и Игоря, наперебой говоривших каждый своё. Чернявая тараторила что-то про брата, который приедет за ними вечером на машине. А Игорь, начав с просьбы приютить ненадолго мать с малышами, поскольку из-за гриппа он не вправе взять их к себе, вдруг стал, отчаянно краснея, говорить о послушании с рассуждением. Да о чём тут рассуждать, недоумевала я, когда всё ясно? Малышей, конечно же, надо приютить, а главное — немедленно переодеть в сухое. Девочке дам свитер — сойдёт за платье, а малыша укутаю в пушистое полотенце и сразу же под одеяло в постель. В мыслях я уже блаженно баюкала младенца, а душа вдруг похолодела от непонятной опасности — смерть где-то рядом, и голос батюшки Адриана кричал: «Умри, а не пускай!» Трудно поверить, но я задохнулась в тот миг. Хотела сказать чернявой: «Располагайтесь», но, задохнувшись, крикнула хрипло: «Вон отсюда! Немедленно вон!» Помню побледневшее лицо Игоря и голос школьника, сказавшего тихо: «Тётенька, но мы ж христиане». Потом они молча вышли из комнаты.

За окном шёл дождь со снегом, и в окно было видно, как устало бредут по дороге беззащитные малыши. Девочка сняла с себя косынку, укрывая братика, а женщина в куртке шла под зонтом. Да каким же надо быть треклятым чудовищем, чтобы выгнать из дома озябших малышей? Всё свершилось страшно и странно, будто действовала вовсе не я.

Это действительно была не я. Это молился о погибающих, похищенных детях старец Адриан, и рядом плакали навзрыд уже чёрные от горя родители. О похитителях было известно то немногое, что они уехали на машине с эстонским номером. И под видом бездельников, лузгающих семечки, их ждала у моста в Эстонию группа захвата. Преступники действительно примчались сюда, но, увидев остановленные для досмотра машины, незаметно скрылись, сговорившись так: похитительница с детьми пока спрячется в городе, а они будут ждать её в машине по ту сторону реки.

К сожалению, мне неизвестны детали преступления. Знаю только, что под видом богомолки с детьми преступница укрылась сначала в странноприимном доме. А на Вербное воскресенье к хозяйке дома пришла в гости паломница-литовка и, отозвав её на кухню, сказала: «Я знаю эту женщину. Она из литовского клуба ведьм. Говорят, они похищают детей для жертвоприношения или ещё для чего-то, не знаю. Давай проверим, чьи это дети — её собственные или нет?» А услышавшая их разговор похитительница уже выскользнула из дома с детьми и укрылась теперь у Игоря.