Михайлик - [10]

У нас ничего такого нового. Ребята живут, только Федь Долишный, бедненький, один на тот свет себя отправил, когда уже эти черти из ада очень его приперли, а с ним вместе мальчишка Онуферковый. Иван из-за дороги вот такие убытки гостям доставляет, не могут обгонять. У нас все забрали — и лошадей, и коров, и нетелей — но ты ни о чем не горюй, только бы жил и здоров был, сын мой.

Поздравляют тебя тетя Лена, жена дяди Палагна, стрий Максим и Иван, и я тебе желаю здоровья и благословляю своими материнскими руками. Пусть Бог тебя хранит.

Твоя мама".

Положил Миша прочитанное второй и в третий раз письмо на коленях и смотрит на ласточек, что шныряют под крышу. Хорошо бы ему было и легко, если бы... Уже не только ходить, но и бегать может, и руки уже берутся за любую работу у тетки. Мама ему такое письмо написала — он спрячет его в своей котомке. Хорошая какая! Но все это не радует Мишу.

Что ему от здоровья, от весны, от доброй тетки и всего? В прошлом году он еще меньше был и с партизанами ходил. А в этом году неужели он так останется, а не доберется к ним всем?

Печальная для Миши весна, и ласточек не хочется, и здоровым быть не хочется, и смотреть на ту теткину девчонку он уже не способен. Не любит Миша баб.

Когда стемнело, Миша пошел принести воды. Еще от колодца увидел, будто в сени кто-то вошел. Приблизился с ведром к двери и остолбенел: в доме послышался совсем вроде бы голос... дяди Андрея.

— На станице говорили, что у вас мальчишка... про отряд спрашивал...

Миша не слушает дальше. Он, как вихрь, ворвалась в двери, что они даже закачались в косяках.

— Дядя, дядя! — только мог сказать... Дядя Андрей прижал его, как сына.

XVI

Двадцатого апреля. Была чудесная ранняя весна. В лесу уже зеленел орешник и с земли повылезло много мелких цветков. А птички так радовались, что голосов им не хватало для этой радости. Сухие прошлогодние листья, полинялые и перегнившие, здесь и там уже побежденные свежей молодой зеленью, зашелестели под ногами бледного еще, но уже зарумянившегося первым весенним румянцем парня с итальянским "эмпи" на плече. За ним бежал большой собака.

— Стой, кто идет? — остановил его вдруг часовой, стоявший за деревом.

— Журавель с юга! — сказал парень.

— Иди, зубр, из лесу! — ответил постовой.

Постовой и мальчишка посмотрели друг на друга. Постовой был молодой, может семнадцатилетний парень, большой, неловкий и веснушчатый. Он взглянул свысока на малую Мишину фигуру.

— А ты что будешь делать в лагере?

— То, что и ты! — ответил Миша и ушел, не оглядываясь.

Миша стоит в стрелковом ряду на большой лесной поляне, где собрался повстанческий курень на праздник весны. Посередине на мачте развевается сине-желтый флаг, под ним — сложений из хвои большой трезубец, вокруг которого венком лежит оружие молодых юношей, которые будут принимать присягу.

Командир Серый, старый командир Михайлика, проводит присягу. Миша еще не присягал — он еще слишком мал. Да он и так партизан, телом и душой, и чувствовал это так же хорошо, как его друзья, вытянувшиеся слева и справа от него.

Командир читает приказ. Раздаются имена и имена.

— ...за мужественное поведение в самых тяжелых условиях, за храбрость в боевых акциях, за спасение жизни своего командира — наградить Бронзовым Крестом Боевой Заслуги куренного разведчика Михаила.

У Михайлика кровь ударила в голову. Он выступил вперед и выпрямился, как натянутая струна. Минутку командир и Миша смотрели друг другу в глаза. В Мишиных глазах блестели слезы, у командира тоже светилась теплая влажная искорка. Флаг в синем небе развевался на ветру...

Миша посмотрел еще на большого веснушчатого мальчишку. Его грудь выпрямились, как у всех, и как во всех блестели глаза. Он, как и все, — друг и товарищ.