Михаил Салтыков-Щедрин. Его жизнь и литературная деятельность - [9]

Чтобы высказывать подобные вещи в 1852 году, да еще в исключительном положении Салтыкова, действительно надо было иметь известную долю гражданского мужества. Не щадил он при этом и многочисленных упущений со стороны ведомства государственных имуществ, в котором частенько тогда попадались “озорники”, “чиновники хозяйственного управления” и Удодовы, выведенные им потом в “Губернских очерках” и “Благонамеренных речах”.

Однако провинциальная жизнь, хотя бы и очень деятельная, не могла удовлетворить Салтыкова. У него были другие духовные потребности, кроме служебных, у него были товарищи, друзья, отношения и связи с людьми, которых он уважал, и живая беседа с которыми становилась тем настоятельнее, чем ниже было окружающее общество и чем он в глубине души чувствовал себя более одиноким. “Вятский чиновный мир пятидесятых годов, – говорит К. К. Арсеньев, – состоял большею частью из оригиналов портретной галереи, наполняющей “Губернские очерки”. С постоянным их соседством он никак примириться не мог”. Были некоторые исключения, как, например, А. П. Тиховидов, которого он из учителей гимназии убедил перейти на гражданскую службу и потом рекомендовал Муравьеву (сыну министра), когда тот, уже по возвращении его из Вятки, был назначен туда губернатором; было и еще некоторое количество хороших людей, с которыми можно было “по-человечески переговорить”; но все-таки это было не то, что нужно было Салтыкову, и не они – несколько человек – придавали окраску и тон жизни. Он скучал, боялся опуститься в тину провинциальных мелочей и вот что писал в своей “Скуке”:

“О, провинция! ты растлеваешь людей, ты истребляешь всякую самодеятельность ума, охлаждаешь порывы сердца, уничтожаешь все, даже самую способность желать!.. Какая возможность развиваться, когда горизонт мышления так обидно суживается? Какая возможность мыслить, когда кругом нет ничего вызывающего на мысль?…” “Были у меня иные времена, окружали меня иные люди, все иное! Были глубокие верования, горячие убеждения, была страсть к добру!.. Где-то вы, друзья и товарищи моей молодости?… Помню я долгие зимние вечера и наши дружеские скромные беседы, заходившие далеко за полночь. Как легко жилось в это время, какая глубокая вера в будущее, какое единодушие надежд и мысли оживляло всех нас!”

Положение Салтыкова еще смягчалось тем, что к нему очень хорошо относилось местное общество. Его всюду звали, начиная с высших административных лиц, и везде он был желанным гостем. Чаще других он бывал в доме вятского вице-губернатора Болтина, где скоро сделался своим человеком и на одной из дочерей которого, Елизавете Аполлоновне, впоследствии женился. Вспоминая те годы, Елизавета Аполлоновна говорит, что он чувствовал себя у них вполне хорошо, подолгу разговаривал с их матерью, шутил и беседовал с ними (она и сестра ее были в то время еще девочками), вообще, бывал весел, хотя и тогда она не помнит, чтобы он смеялся, как другие: “у него смеялись только глаза”. Отправляясь всей семьей кататься, они почти всегда заезжали за ним и брали его с собою; при этом иногда находили его в забавном положении: он не мог ехать, потому что оказывался заперт и не мог выйти из дома; старый человек, который жил у него, отлучаясь ненадолго куда-нибудь в лавку, обыкновенно запирал дом и его там. И Салтыков на это не сердился, а только в комическом виде сообщал из окна о своем положении. Обращал он внимание и на учебные занятия молодых девушек, и так как в то время не было хорошего учебника по русской истории, то он и составил специально для них “Краткую историю России”. Написанная по разным источникам и доведенная до Петра I, рукопись эта состоит из сорока довольно мелко написанных листов и стоила немалого труда. Хотя это представляет собой простое сжатое изложение событий, но Салтыков старался не упустить в нем ничего существенного и отметил самый дух событий и значение их для народа. Таким образом, например, у него изложено царствование Иоанна Грозного, общее направление внутренних реформ которого, особенно в лучшую эпоху (1547–1560), имело в виду подавление боярского произвола и озлобление которого он объясняет постоянным противодействием, корыстолюбием и непониманием государственных интересов со стороны окружавшей его среды. Писал Салтыков “Краткую историю России” отчасти в Вятке, а отчасти в тверской своей деревне, куда ему позволили на некоторое время съездить, и посылал ее оттуда в Вятку по частям.

О внутренней его жизни в этот период дают еще некоторое представление сохранившиеся в его бумагах заметки, выписки из прочитанных книг, краткие наброски мыслей, которые потом предполагалось “развить”, и т. п. Все это, несмотря на свою отрывочность, показывает, чем он интересовался, что думал и чем собирался заниматься. Сохранился, например, “приступ” к биографии Беккарии и заметки “Об идее права”. К начатой биографии Беккарии приложено несколько выписок из него и против одной из них, где он говорит, что “люди согласились молчаливым контрактом пожертвовать частью своей свободы, чтобы пользоваться остальным спокойно” и т. д., Салтыков замечает: “Нельзя себе представить, чтобы человек мог добровольно отказаться от части свободы, да и нет в том никакой надобности”. В заметках “Об идее права” бегло набросано несколько мыслей, которые, по-видимому, должны были лечь в основу этой работы: о важности сравнительного изучения уголовных законов, о связи между законодательством и нравами, о преступлении вообще, о полных любви и снисхождения взглядах на него у народов цивилизованных, когда “в сознании народном живет идея правды” и законодатель изучает “глубочайшие тайники природы человеческой”; о взгляде на преступление как на действие воли человека, направленное к увеличению суммы личного его благосостояния, и которое было бы вполне законным, если бы не было сопряжено с ущербом для других; о причинах, влияющих на меру наказания, и несправедливости специальных наказаний (например, телесных) для целых сословий; о различии преступлений против права гражданского (искусственного). На особом листе начато было еще рассуждение на тему: имеет ли всякий член общества право требовать от него насущного хлеба.