Михаил Орлов - [102]

«Орлов привёз писаные условия, на которых он соглашался присоединиться к тайному обществу; в этом сочинении, после многих фраз, он старался доказать, что тайное общество должно решиться на самые крутые меры и для достижения своей цели должно прибегнуть к средствам, которые даже могут казаться преступными. Во-первых, он предлагал завести типографию или литографию, посредством которой можно было бы печатать разные статьи против правительства и потом в большом количестве рассылать по всей России. Второе его предложение состояло в том, чтобы завести фабрику фальшивых ассигнаций, через что, по его мнению, тайное общество с первого раза приобрело бы огромные средства, и вместе с тем подрывался бы кредит правительства.

Когда он кончил чтение, все смотрели друг на друга с изумлением. Я, наконец, сказал ему, что он, вероятно, шутит, предлагая такие неистовые меры…»^{313}

«Это предложение могло показаться Якушкину диким лишь потому, что он оторвался от движения декабристов более чем на два года, — поясняет академик Нечкина. — Вышел из организации после “Московского заговора 1817 года” и вернулся туда лишь в начале 1820 г. Если бы он был активным членом Союза Благоденствия именно в эти три года, он, вероятно, знал бы, что замысел такой тайной типографии “в одной из отдалённых деревень” какого-либо члена Союза принадлежал Николаю Тургеневу и Фёдору Глинке и разрабатывался ими… ещё в 1818–1819 гг.»^{314}.

И вообще, насчёт «неистовых мер» рассуждать уж точно не Якушкину, который ещё в 1817 году вызвался убить Александра I, а затем — покончить с собой, чтобы не навлечь беду на тайное общество…

Понятно, что «типография или литография» — тема знакомая Орлову с 1812 года, а «фабрику фальшивых ассигнаций» завёл на русской территории ещё Наполеон, и функционировала она достаточно успешно… В общем, ничего такого поразительного в предложениях Михаила Фёдоровича на самом деле не было.

К тому же в рассказе Якушкина отсутствует главное из предложений Орлова, являющееся революционным в самом полном смысле этого слова.

«Орлов, ручаясь за свою дивизию, требовал полномочия действовать по своему усмотрению; настаивал об учреждении “Невидимых братьев”, которые бы составляли центр и управляли всем…»^{315} — сообщал Грибовский.

«Как доносит Грибовский, новая организация, которую надлежало создать на месте устаревшего Союза Благоденствия, должна была называться “Невидимыми братьями”, которые составляли бы центр и управляли бы всем. “Прочих, — иронически излагает Грибовский, — разделить на языки (по народам: греческий, еврейский и пр.), которые как бы лучи сходились к центру и приносили дани, не ведая кому”. Эти две иронические фразы доносчика — единственное, чем мы располагаем в документальном материале для суждения о структуре тайной организации, которую предлагал на съезде 1821 г. Михаил Орлов»^{316}.

Заметим, что начальник тайной военной полиции отнёсся к предложениям генерала Орлова с гораздо большими вниманием и уважением, нежели его официальные единомышленники. Хотя, как известно, Грибовский на съезде не присутствовал и составлял свою записку «на основании доносов и сплетен».

Сам же Михаил Фёдорович несколько невнятно писал в своих показаниях:

«…отъезжая из Кишинёва, я ещё не имел твёрдого намерения оставить Общество. Оно родилось во мне после и было непоколебимо.

Собранные в Москве члены должны были заняться преобразованием Общества, ибо все чувствовали, что в нём нет никакой связи. Они пригласили и меня быть их сотрудником. Мы имели только два заседания. В первом ничего определённого не положили, а во втором я совершенно от всего отказался и объявил, что более членом быть не хочу. На другой день они съехались ко мне меня уговаривать, но всё было тщетно, и мы расстались очень сухо. С тех пор я не видел многих из них и с ними не встречался…»^{317}

«Общепринятую», так сказать, точку зрения на выступление и позицию Орлова выразил в своих мемуарах Якушкин. После слов, что Михаил Фёдорович «шутит, предлагая такие неистовые меры», он утверждает, что, «…помолвленный на Раевской, в угодность её родным он решился прекратить все сношения с членами тайного общества. На возражения наши он сказал, что если мы не принимаем его предложений, то он никак не может принадлежать к нашему тайному обществу. После чего он уехал…»^{318}.

Между тем речь, с которой выступал на съезде Орлов, была написана ещё в Каменке — до разговора с Александром Раевским…

Смысл предложения генерала состоял в том, чтобы самовольно, силами вверенной ему 16-й пехотной дивизии, поддержать начинающееся греческое восстание. Он же ещё до приезда в Кишинёв мечтал, чтобы «дивизию пустили на освобождение», писал Александру Раевскому — мол, «16 тысяч под ружьём», «с этим можно пошутить». Так что идея совсем не была скоропалительной и фантастичной. К тому же Михаил Фёдорович прекрасно знал обстановку.

«В это время… настроение царя и политические его симпатии были уже не совсем такие, как в 1815 году. Александр теперь испытывал меньше любви к свободе, но зато гораздо больше боялся революции. На Ахенском конгрессе (в ноябре 1818 года) царь снова частично подпал под влияние Меттерниха и реакционной политики. Несколько позднее либеральная агитация в Германии (1819) и восстания в Испании, Португалии и Италии (1820) произвели на его колеблющуюся натуру такое сильное впечатление, что, не переставая желать освобождения христиан из-под турецкого ига, он уже не смел подстрекать их к освободительной борьбе. Теперь царь рекомендовал грекам терпение. Ясно было, что он боится показаться изменником монархическому делу. Но, с другой стороны, все понимали, что, несмотря ни на что, он остался непримиримым врагом турок…»