Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей - [32]

Автора пьесы на обсуждение не допустили, хотя Зорин пришел и уже направился в зал заседаний.

– А вы куда? – остановила его Фурцева. – Нет, вам туда не следует. Мы всё обсудим, а потом вам скажут.

Не забуду его растерянного лица, на котором застыла смущенная улыбка. Однако спорить не стал, умылся.

Фурцева прогона не видела, но была проинформирована.

– Причем здесь Ролан Быков? Этот урод! Товарищи дорогие, он же просто урод!

Михаил Козаков

Разочарование и боль звучали в словах о спектакле Анатолия Васильевича Эфроса «Дорога» по Гоголевским «Мертвым душам», где он выступил в роли Автора. Постановка вызвала шквал критики, в том числе в отношении самого Михал Михалыча. Он говорил о принципиальных разногласиях с Анатолием Васильевичем в решении своего образа, что и послужило, по его мнению, одной из причин «провала». Вспоминая о тех событиях, Михал Михалыч терял всю свою обычную энергию и оживленность. Но, к счастью, у Эфроса он сыграл и свои успешные роли – и Дон Жуана и, в особенности, Кочкарёва в знаменитой «Женитьбе».

Были рассказы о съемках в фильме «Вся королевская рать», как если бы они всё еще продолжались в те самые дни, – не помню точно суть, но ощущение большого энтузиазма и заинтересованности от тех разговоров осталось. И неспроста – Михал Михалыч принимал участие в съемках не только как исполнитель, но и как режиссер, хотя в титрах его имя не значится. И конечно, его заветное – история о трудностях прохождения в высших инстанциях киносценария «Безымянная звезда» и больших надеждах, которые он связывал со своей режиссерской работой над этим фильмом. Каждый раз при упоминании успеха «Покровских ворот» он замечал, что «Безымянная звезда» для него – работа более высокого порядка. Он никогда не оставлял тему своего ухода из театров, пробивания сценариев и идей, споры о ролях…

Нет, всё-таки это были не рассказы или воспоминания, а скорее беседы, которые продолжал вести Михал Михалыч с самим собой и с теми, о ком говорил. Он – центр внимания, а ты – слушатель. Сидишь и наблюдаешь театр Михал Михалыча – там, где он тебя застал. Театр, потому что было зрелищно, масштабно, многоголосо – эти разыгрываемые им диалоги в лицах.

И так же плавно любая тема перетекала в чтение стихов. «Представление» могло длиться дольше, чем все предполагали, а когда прерывалось, то лишь на время, до следующей встречи. Говоря о скрытых интригах и кознях, помешавших спектаклю или выходу в свет фильма, он доходил до крика. Выделялось какое-нибудь заключительное слово-вердикт, указательный палец замирал в воздухе. Лицо меняло выражение стремительно. Глаза вспыхивали гневом, затем взгляд угасал, смотрел внутрь себя – недосказанное вылепливалось мимикой. Пауза и тяжелый вздох. Лоб падал в ладонь. И почти без перехода, слегка остыв, менялись настроение и тема. Лицо Михал Михалыча расплывалось в улыбке, глаза наполнялись слезой и любовью. Вспоминал что-то трогательно смешное, чаще всего о «гениях» – Пашке, Ролике, Олежке, Дэзике… Отвлекаясь от его монолога, я наблюдала за плавным танцем его рук. Глядя на них, можно было сказать, что их обладатель изящен в движениях души. Было что-то балетное в его пластике, в осанке прямой спины, в приподнятом подбородке, он всегда красиво нес себя, и это приковывало к нему внимание. И как бы ни страдал говоривший, а он очень часто мимикой именно страдал, даже восторгаясь, – родинка на кончике его носа заставляла меня улыбнуться, она разбавляла серьезный тон какой-то детскостью. Весь его облик выдавал в нем романтичного и легкого человека. Может, немного легкомысленного. Может быть, слишком нервного, впадавшего в депрессию, но не злодея и не шекспировского трагика, которых он достаточно сыграл на сцене и в кино.

Я разглядывала его годами, сначала как зритель, потом как младшая коллега по сцене и экрану. Но эти встречи не перерастали в непрерывную связь или прочную дружбу. Они были вспышками: есть Михал Михалыч где-то рядом – много мимики и жестов, много стихов и – нет его. И вдруг, в три – пять шагов, он оказался совсем близко, вплотную. И стал для меня Мишей, на «ты». Как будто время внезапно ускорилось и прижало меня к нему, чтобы я почувствовала его прерывистое дыхание за внешне респектабельным фасадом. Правда, на этот рывок от Михал Михалыча к Мише у меня ушли пара десятков лет и несколько прожитых в эти годы историй.

1977/78 год. В Театре на Малой Бронной за кулисами во время спектакля «Месяц в деревне» он вдруг попросил меня выйти поговорить, когда я отыграю свою сцену. В моем сознании произошел переворот: Ракитин, которого играл Михал Михалыч, вызвал Верочку, которую играла в спектакле я, на лестничную площадку поговорить о своей реальной жизненной драме. Это нарушало сложившийся образ поведения наших персонажей, как в пьесе, так и в жизни. На сцене в это время бушевала трагедия Натальи Петровны – в исполнении Ольги Яковлевой, моя героиня, Верочка, по сюжету была влюблена в Беляева – Даля. Беляев – Даль полюбил Наталью Петровну, она – его… Ракитин – Михал Михалыч – был самым сдержанным и рассудительным во всей пьесе, он всех успокаивал, не теряя самообладания. Таким же виделся мне на репетициях и сам Михал Михалыч. И вдруг…