Михаил Булгаков - [29]

В присутствии актеров (на пятом году!) он стал мне рассказывать о том, что Мольер гений и как этого гения надо описывать в пьесе. Актеры хищно обрадовались и стали просить увеличивать им роли.

Мною овладела ярость. Опьянило желание бросить тетрадь, сказать всем: пишите вы сами про гениев и про негениев, а меня не учите, я все равно не сумею».

Поскольку Станиславский отказался от репетиций, то за постановку взялся его сподвижник Вл. П. Немирович-Данченко. Он высоко отзывался о таланте Булгакова: «…хочется сказать несколько слов об авторе. Мне хочется подчеркнуть то, что я говорил много раз, что Булгаков едва ли не самый яркий представитель драматургической техники. Его талант вести интригу, держать зал в напряжении в течение всего спектакля, рисовать образы в движении и вести публику к определенной заостренной идее — совершенно исключителен, и мне сильно кажется, что нападки на него вызываются недоразумениями».

16 февраля 1936 года состоялась столь долгожданная премьера «Мольера». Публике спектакль понравился, а Булгакову — не очень. Пышные декорации, костюмы и игра актеров делали из «Мольера» типичную «историческую пьесу». Михаил Афанасьевич говорил в одном из интервью: «Меня привлекла личность учителя многих поколений драматургов, — комедианта на сцене, неудачника, меланхолика и трагичного человека в личной жизни. Я писал романтическую драму, а не историческую хронику. В романтической драме невозможна и не нужна полная биографическая точность…»

Не понравился спектакль и председателю Комитета по делам искусств при СНК СССР П. М. Керженцеву, но по другим причинам. В записке «О «Мольере» М. Булгакова (в филиале МХАТа)», которую Керженцев представил в политбюро, говорится: «М. Булгаков писал эту пьесу в 1929–1931 гг. т. е. в период, когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке… он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают. Несмотря на всю затушеванность намеков, политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков не заметит. Он хочет вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата и при «бессудной тирании» Людовика XIV».

Спектакль был обречен. В газете «Правда» появилась редакционная статья «Внешний блеск и фальшивое содержание». В ней «Мольер» был назван «реакционной» и «фальшивой» пьесой. Булгакова обвиняли в «извращении» и «опошлении» жизни французского комедиографа, а МХАТу вменялось в вину «прикрытие недостатков пьесы блеском дорогой парчи, бархата и всякими побрякушками». Руководители театра сами отказались от продолжения представлений. Пьеса успела пройти только семь раз.

Только семь раз зритель увидит в начале спектакля, как Мольер поднимается на сцену так, что мы видим его в профиль. Он идет кошачьей походкой к рампе, как будто подкрадывается, сгибает шею, перьями шляпы метет пол. При его появлении один невидимый человек в зрительном зале начинает аплодировать, а за этим остальные подхватывают, и раздаются громовые рукоплескания. Потом — тишина.

Только семь раз услышит зал пронзительный монолог Мольера: «Ваше… величество… ваше величество. Светлейший государь. (Первые слова он произносит чуть-чуть заикаясь — в жизни он немного заикается, — но потом его речь выравнивается, и с первых же слов становится понятно, что он на сцене первоклассен. Богатство его интонаций, гримас и движений неисчерпаемо. Улыбка его легко заражает.) Актеры труппы Господина, всевернейшие и всеподданнейшие слуги ваши, поручили мне благодарить вас за ту неслыханную честь, которую вы оказали нам, посетив наш театр. И вот, сир… я вам ничего не могу сказать…» и жесткий ответ Людовика: «Вы не только грязный хулитель религии в ваших произведениях, но вы и преступник, вы — безбожник. Объявляю вам решение по делу о вашей женитьбе: запрещаю вам появляться при дворе, запрещаю играть «Тартюфа». Только с тем, чтобы ваша труппа не умерла с голоду, разрешаю играть в Пале-Рояле ваши смешные комедии, но ничего более. И с этого дня бойтесь напомнить мне о себе! Лишаю вас покровительства короля».

Только семь раз Мольер скажет со сцены о великом самодержце: «Тиран! Всю жизнь я ему лизал шпоры и думал только одно: не раздави. И вот все-таки — раздавил. Тиран! За что? Понимаешь, я сегодня утром спрашиваю его — за что? Не понимаю. Я ему говорю: я, ваше величество, ненавижу такие поступки, я протестую, я оскорблен, ваше величество, извольте объяснить. Извольте… я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал?.. Ваше величество, где же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер?.. Но ведь из-за чего, Бутон? Из-за «Тартюфа». Из-за этого унижался. Думал найти союзника. Нашел! Не унижайся, Бутон! Ненавижу королевскую тиранию! Что еще я должен сделать, чтобы доказать, что я червь? Но, ваше величество, я писатель, я мыслю, знаете ли, я протестую…»

Согласитесь — после таких монологов трудно было завоевывать благосклонность вождя.