Мигранты - [41]

Я поставил опустевший баллончик и направился к открытой двери в фронтоне, к сияющему проему, в сторону океана, слегка покачивая крыльями.

ПИСЬМО

Нина, пишу тебе наспех, выпала лишь одна (несколько слов неразборчиво). Возможно, ты не поверишь мне, но это сейчас не так уж и важно. Сразу о деле.

Помнишь, года два назад над нашей околицей появлялась в сумерки та светящаяся чечевица; поначалу все очень взволновались, а потом привыкли и не обращали внимания. С нашего балкона хорошо было видно. У нас тогда шли нелады, скандалы, словом, не до того. Однажды ночью лежал я без сна и все смотрел на эту штуку. Подумалось: ежели они такие всемогущие, чего б им стоило уладить все наши с тобой дела - и квартиру, и любовь, и заработки, словом все. А уж я б им...

(Целый абзац жирно, неприглядно замазан)... словом, когда это выяснилось, предпринять что-то было уже невозможно. Я оказался полностью в их власти, в этих подземельях, которым вроде и конца-краю нет. Это не в иных мирах, это по сути рядом с тобой, но - недостижимо, и все время страшное ощущение полной потери себя. Фатальный вздор - представлять их посланцами издалека, это обычные бесы, они просто регулярно меняют приманку и облик. Но не это главное - Ниночка, тот, кто живет с тобою теперь, это вовсе не я, знай! Это изделие, кукла, Буратино с тремя-четырьмя датчиками, он еле умеет говорить, да и на меня не очень-то смахивает, но им сходство и не важно, они заряжают внушением, и тебе, за исключением очень уж грубых несуразиц, все кажется нормальным. Нинок, я пропал окончательно, но ты еще можешь выбраться.

Эта иллюзия, нынешнее верование в "серебристых людей" из пространства оборачивается уже теперь многими жертвами; расскажи об этом, где надо, подключи контрразведку. Здесь много тех, что числятся пропавшими без вести.

Этого Буратино можно уничтожить, нужно только (несколько строк зачеркнуто) и тогда все станет на место. Тогда - но это почти несбыточно, - может быть, ты вызволишь и меня. Главное, пока не позволяй ему (зачеркнуто), не подписывай ничего в его присутствии, не смотри в глаза они читают по взгляду, не эта кукла, конечно, а те, кто пользуется им, как биноклем; на него действуют, как это ни смешно, лишь заклятья, те, что я перечислил.

Нина, про... (тут письмо обрывается на полуслове, внизу страницы длинный росчерк, будто писавшего куда-то вдруг поволокли).

ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ

Столетье назад - теперь это видно - тогдашний широкий всеохватный гуманизм напитан был крепчайшей убежденностью, что мировой вектор событий несомненно к лучшему, "из мрака" - так тогдашние прогрессисты обзывали свою чудесную пору. И огромный хрустальный массив той убежденности лишь нынче, похоже, осел, растрескался, обратился в стеклянный бой. Но жить без такой вот эпохальной веры в лучшее - это ведь вовсе уподобиться хряку, что сегодня повизгивает, жрет, плодится, а завтра, глядишь, его уже потрошат на заднем дворе. И все же этой славной людской традиции, блистательной перспективе вдали, по всему видать окончательно пришел конец. А потому и биологическая природа наша, чувствительная к таким вещам как сейсмограф, меняется на глазах.

Как водится, плебс первый нутром ощутил перемену, и случаи четвероногого хождения, всего лишь пяток лет назад бывшие сенсацией, теперь никого особо не удивляют. А массовая регистрация лекарями (их, правда, теперь по-старинке именуют ведунами), случаев атавизма? Не далее как позавчера встретился нам в подземном переходе экземпляр дымчато-серый, волчьей масти юноша, что куда-то мчался, держа в зубах (!) дамскую сумочку. Да, именно волосатость - вот первое, что бросается в глаза, волосатость и - следствие - отказ от одежды. Еще симптом: женский бюст (у молодежи это особенно заметно), явно смещается книзу, ближе, так сказать, к коровьему варианту, а верхние два ряда желез остаются недоразвитыми. Посему новое поколение так потешается над классическими, еще кое-где уцелевшими мраморными торсами, потешается на свой лад, усевшись в кружок прямо на грязный пол возле монумента, закатив глаза и раскачиваясь на седалищах, хохочут они - но это уже не совсем людской хохот, скорее какой-то визгливый кашель - до тех пор, пока заводила стаи не вспрыгнет на плечи злосчастной Венере и серией ужимок не доведет своих приятелей до окончательного изнеможения.

Почему мы ходим по улицам с дробовиками? Ведь патроны к ним давно уже вышли, и в обыденной жизни гораздо сподручнее стальной прут, или монтировка? Тут сказывается, на мой взгляд, возрождающееся мистическое отношение к огнестрельному оружию, из тусклого родового воспоминания об огненной смертоносной трубке, их опасаются чем дальше, тем больше, помимо всякой логики. Не понятно также, как ориентируются враждующие стаи в потасовках, как они различают друг друга - по масти? По запаху?

Что впечатляет по сравнению с недавним, так это молчаливость нынешней жизни.

Вопли и крик - лишь в момент крайнего возбуждения, драки, насилия, в прочее же время мои соплеменники (могу ли с полным правом теперь их так называть?) быстро и безгласно снуют по своим делам, обмениваясь друг с другом знаками угрозы, или приязни, в зависимости от характера встречи. То там, то здесь возникает внезапно людское скопление, куча, короткий визг и, подойдя туда (с дробовиком, разумеется), находишь на опустевшей площадке затоптанное тело, или же изнасилованную, с воющим плачем собирающую разбросанные манатки.