Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - [270]

— Кто этот сеньор?

— Инженер.

— А что он делает?

— Проектирует дороги, мосты, фабрики…

— Ага, ясно! Он занимается бесполезным делом.

Для француза только одно имело смысл и значение: писание стихов.

В редакцию часто заглядывал приятель Гольфина, актер Эдуардо Гарсия, именовавшийся на афишах Эдгаром. Он был создан для испанской классической комедии и принадлежал к тем немногим актерам, которые умеют сохранять музыкальность поэтического текста и понимают, что декламировать стихи, логически расчленяя их и придавая им видимость прозы, — значит совершать сущую глупость. Эдгару не повезло: он заболел астмой и потому был вынужден постоянно играть лишь в одной труппе — дублером в другие его не принимали. Он чувствовал, что погибает, не достигнув своих вершин. Счастье отвернулось от него, словно желая доказать, что никакой он не Эдгар, а всего-навсего заурядный Эдуардо Гарсия, человек с невыразительным, банальным именем и фамилией. Актер ходил в редакцию «Шута» в надежде, что на его страницах отведут несколько строк театру и артистам.

На должность администратора дон Хасинто Паласио дель Кампо нашел специалиста с большим опытом службы в других газетах. Это был мадридец до мозга костей, дон Мелитон Гарсиа, низенький, жизнерадостный и очень трудолюбивый человечек лет сорока с лишним, носивший бакенбарды и пенсне.

Дон Мелитон полагал, что бакенбарды в сочетании с усами на русский манер или à la Альфонс XII^{280}, являются чрезвычайно важным атрибутом, дополняющим образ делового человека. Дон Мелитон Гарсиа был столичный житель и подчеркивал это тем, что ходил в сером плаще, в цилиндре и с тростью. Сеньор Гарсиа любил пошутить на свой лад. Развлекался он тем, что коверкал слова и пословицы. Кто-нибудь, например, замечал:

— Я думаю, газета с названием «Шут» будет хорошо продаваться.

— Сдай бок! — невозмутимо серьезно произносил он вместо «дай бог».

Если речь шла о каком-нибудь глупом человеке, Гарсиа поддакивал:

— Он форменный дудак.

Нередко от него можно было слышать:

— Так ноступать еще не стремя. Этот человек несет околестницу.

Когда на его остроумие не обращали внимания, дон Мелитон подталкивал собеседника локтем, чтобы заставить оценить остроту. Он огорчался, когда его юмористические находки оставались незамеченными.

XLVIII

Была в редакции еще одна занятная личность — швейцар, друг дона Хасинто, в прошлом сержант, служивший на Кубе; все знакомые звали его сержантом Рамосом. Хосе Рамос, серьезный хмурый мужчина лет тридцати с лишним, с квадратной головой, неподвижным и как бы слегка удивленным лицом, короткими усами и волосами ежиком, приехал с Кубы. По его собственным словам, он сколотил там небольшое состояньице тысяч в двадцать дуро, нагрев руки на солдатском довольствии. На острове он свел дружбу с выдающимися людьми, в частности с негром Кинтином Бандерасом, ставшим во время восстания генералом. Рамон рассказывал о подвигах кубинских разбойников, которых он именовал дезертирами, но с которыми был связан и, возможно, состоял даже в сговоре. Много говорил он и о ньяньигос^{281}.

В один прекрасный день, сочтя себя уже достаточно богатым, Хосе вложил свой капитал в частный банк и надумал посетить мать-родину. (Говоря об Испании, он всегда называл ее не иначе как матерью-родиной.) Находясь в Мадриде, Рамос узнал, что дела его банкира пошли плохо. Сержант решил немедленно вернуться на Кубу, но этому воспротивились его родители. Тогда, желая, насколько возможно, забыть о своей неудаче, он как-то вечером отправился — употребляя его выражение — на маскарад. Там Рамос свел знакомство с некой смуглой курносой и зажигательной вдовушкой, увлекся ею и надел на шею супружеское ярмо. Между тем кубинский банкир его объявил себя банкротом. Так разорившийся Хосе застрял в Мадриде с женой, детьми и без гроша в кармане.

— Вот видите, — говорил сержант Рамос тем, кто соглашался его слушать, — на Кубе у меня было двадцать тысяч дуро, и я собирался жениться на богатой мулатке, а здесь сижу без гроша и женат на бедной испанке.

— Да, тут вы дали маху, — поддакивали ему.

— Зачем я надумал посетить мать-родину? — задавал себе риторический вопрос сержант. — Зачем в тот вечер меня черт понес на маскарад? Эта женщина погубила меня. По правде говоря, когда я разорился, мне следовало покончить с собой, да смелости не хватило. У сержанта Рамоса не хватило смелости! — добавлял он саркастическим тоном, словно подобное утверждение казалось ему совершенно невероятным.

— Ну, это уж вы через край хватили, — замечал кто-нибудь.

— Вот увидите, однажды в моем доме прогремит выстрел. А почему? Потому, что я продырявлю себе башку, так я устал от подобной жизни.

Несмотря на то что сержант Рамос рисовал свою жизнь в мрачных и жутких тонах, она, видимо, была отнюдь не такой уж безотрадной: недаром друзья и знакомые фамильярно величали его веселым именем Пепито. Недовольство же сержанта супругой объяснялось, в частности, тем, что жена заставляла Хосе донашивать одежду ее покойного мужа и отбирала у него все заработанные деньги.

— Вот как со мной обращаются! — восклицал Рамос в компании приятелей. — Я должен донашивать вещи покойничка.