Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - [24]
— Ну, так она не будет играть, — твердо сказала Лидувина. — Иначе для чего она выходит замуж?
— Моя Эухения… — начал Аугусто.
— А! Так ее зовут Эухенией и она учительница музыки? — спросила кухарка.
— Да, а что?
— Она живет вместе с дядей и теткой на проспекте Аламеда, в доме, где магазин сеньора Тибурсио?
— Да. Ты ее знаешь?
— Только в лицо.
— Нет, ты знаешь что-то еще, Лидувина. Скажи мне, скажи, ведь речь идет о будущем твоего хозяина, о его счастье.
— Она хорошая девушка, хорошая.
— Говори, Лидувина, говори! Ради памяти покойной матушки!
— Вспомните ее советы, сеньорито. Кто там ходит по кухне? Кот, что ли?
И служанка вышла на кухню.
— Может, закончим? — спросил Доминго.
Ты прав, нельзя так бросать партию. Чей ход?
— Ваш, сеньорито.
— Ну что ж…
И эту игру он проиграл опять по рассеянности.
«Помилуйте, сеньор, — говорил он себе, возвращаясь в спальню. — Все ее знают, все, кроме меня. Вот чудо любви. А завтра? Что мне делать завтра? Каждому дню — свои заботы. Сейчас — спать».
И он лег в постель.
И в постели он все еще говорил себе: «Да, все дело в том, что, сам того не ведая, я смертельно скучал два года… с тех пор, как умерла моя добрейшая мама… Да-да, бывает бессознательная скука. Почти все люди скучают, не сознавая этого. Скука — это основа нашей жизни, скука изобрела все игры, развлечения, романы и любовь. Туман жизни источает сладкую скуку, этакий кисло-сладкий нектар. Все будничные незначительные события, все приятные беседы, которыми мы убиваем время и продлеваем жизнь, — разве это не сладчайшая скука? О, Эухения, моя Эухения, цветок моей бессознательной скуки, приди ко мне, побудь со мною во сне, помечтай обо мне и со мною!»
И он уснул.
V
Он летел сквозь облака лучезарным орлом — роса на мощных крыльях, глаза устремлены на солнечный туман, сердце дремлет в сладкой скуке под панцирем груди, закаленной в бурях; вокруг тишина, сотканная из дальних гулов земли, а там, высоко в небе, две звезды-близнецы струят невидимый бальзам. «Ла Корреспонденсия!» — разорвал тишину пронзительный вопль. И Аугусто ощутил свет рождающегося дня.
«Я сплю или бодрствую? — спросил он себя, кутаясь в одеяло. — Орел я или человек? О чем пишут в газете? Какие новости мне принесет этот день? Быть может, ночью случилось землетрясение в Коркубионе>{49}? А почему не в Лейпциге? О, лирические ассоциации идей, пиндарический беспорядок! Мир — калейдоскоп. Логику вносит человек. Высшее искусство — искусство случая. А потому поспим еще». И он повернулся к стене.
«Ла Корреспонденсия!», «Уксус!». Потом — экипаж, и автомобиль, и еще какие-то детские крики.
«Невозможно! — снова заговорил с собой Аугусто. — Такова жизнь, она все повторяется. А с нею и любовь… Что такое любовь? Быть может, очищение от всяческого шума? Или квинтэссенция скуки? Подумаю об Эухении, самое время».
Он закрыл глаза, чтобы подумать об Эухении. Подумать?
Но эта мысль стала плавиться, таять и вскоре превратилась в мелодию польки. Просто внизу под окном остановился шарманщик и начал играть. Душа Аугусто звучала в лад, и он не думал.
«Суть мира в музыке, — решил Аугусто, когда замер последний звук шарманки. — И моя Эухения, она ведь тоже музыкальна? Любой закон — закон ритма, а ритм — это любовь. Прекрасно; божественное утро, девственный новый день принесли мне открытие: любовь — это ритм. Наука ритма — математика; чувственное выражение любви — музыка. Поймите правильно: не реализация, а выражение».
Его прервал легкий стук в дверь.
— Войдите!
— Вы звали меня, сеньорито? — спросил Доминго.
— Да… Завтрак!
Оказывается, он сам не заметил, как позвал слугу, да еще на полтора часа раньше, чем обычно. Но раз уж позвал, надо потребовать завтрак, хотя время и не пришло.
«Любовь оживляет и торопит аппетит, — продолжал рассуждать Аугусто. — Надо жить, чтобы любить! Да, и надо любить, чтобы жить!»
Он поднялся и позавтракал.
— Как погода, Доминго?
— Как обычно, сеньорито.
— Значит, не хорошая и не плохая.
— Угу!
Такова была теория слуги, ибо у слуги тоже были свои теории. Аугусто в это утро мылся, причесывался, одевался и снаряжался, как человек, имеющий цель в жизни и получающий от жизни истинное удовольствие, правда, слегка окрашенное меланхолией.
Он вышел на улицу, и очень скоро его сердце тревожно забилось. «Молчи! — сказал он себе. — Я ее видел, я ее знал с давних пор, да, ее образ родился вместе со мною!.. Мамочка, помоги мне!» И когда мимо него совсем близко прошла Эухения, он приветствовал ее не столько шляпой, сколько глазами.
Он был уже готов повернуться и следовать за нею, но победили здравый смысл и желание поговорить с привратницей.
«Это она, да, она, — продолжал он, — та, которую я искал много лет, сам того не зная; та, которая искала меня. Мы были предназначены друг для друга в предустановленной гармонии; мы — две монады, дополняющие одна другую. Семья — вот подлинная клетка общества. А я всего лишь молекула. Сколько поэзии в науке, боже мой! Мама, мамочка, услышь меня на небе, сын просит у тебя совета! Эухения, моя Эухения!..»
Он огляделся, не смотрит ли кто на него, так как спохватился, что обнимает руками воздух. И сказал себе: «Любовь — это экстаз, она выводит нас из себя».
