Миг власти московского князя - [45]

Воеводе, в отличие от посадника, было не в тягость княжеское молчание. Он привык к этому, хорошо зная, что князь бывает временами не в меру разговорчив, да­же болтлив, но иногда чуть ли ни в течение целого дня может не проронить ни слова. Теперешнее молчание, как понимал воевода, объяснялось тем, что Михаил Ярославич пытался в уме подсчитать, насколько велик его город. Он и сам поначалу решил считать сажени, но очень скоро сбился со счета и бросил это занятие.

Облюбовавшие берег Москвы–реки неказистые до­ма, хозяева которых жили за счет своего ремесла, по­степенно сменились более солидными постройками, скрытыми от посторонних глаз крепкими оградами, за ними виднелись лишь крыши и заиндевевшие кро­ны яблонь. Тропа, вившаяся между сугробов, стала за­метно шире, теперь по ней можно было ехать в ряд не двум, а четверым всадникам, но, несмотря на это, лю­ди князя все так же двигались парами, посматривая по сторонам и тихо беседуя.

Казалось, они совсем недавно выехали с княжеско­го двора, а солнце уже заметно сместилось к закату. За­остренные края высившихся на холме заборол упира­лись в белесое небо. Яркий голубой цвет небосвода словно полинял, сделался каким‑то блеклым и, по ме­ре того, как светило двигалось к горизонту, все больше окрашивался в золотисто–желтые тона.

Воевода заметил эту перемену, подумал, как коро­ток зимний день: не успеешь оглянуться, а на дворе уже сумерки. «Вот так и жизнь человеческая, — при­шла ему на ум горькая мысль, — вчера на свет появил­ся, а уж скоро в обратный путь собираться». Он неза­метно вздохнул, удивившись, что такие мысли все ча­ще стали посещать его, вытер заскорузлым пальцем слезинку, невесть откуда появившуюся у переносицы, а потом быстро огляделся, желая убедиться в том, что его неожиданная слабость не привлекла внимания по­садника. Василий Алексич, кажется, прислушивался к разговору, доносившемуся сзади, воевода сразу успо­коился и тоже напряг слух.

— Я бы от зайца верченого не отказался, — мечта­тельно говорил в этот момент Никита.

— Да щей бы пожирней с пряжеными[43] пирога­ми, — поддержал сотника Демид.

— А потрошок гусиный? — продолжил Никита.

— Тьфу, Никитка, на грех наведешь, и так в живо­те бурчит, а ты тут со своими разговорами! — оборвал приятеля сотник. — Погодить не можешь, что ли? Вон уж ворота видать.

— А ну как князь еще куда–нито задумает свер­нуть? — возразил тот.

— Наше дело маленькое. Сам знаешь: куда он ска­жет — туда и пойдем, не нам дорогу выбирать. Так что терпи да помалкивай. А то ишь ты, уж и слюни потек­ли от разговоров, — проговорил мрачно Демид и за­молчал.

Однако не только у сотников появились мысли о сытном обеде. Князь, нагулявшись вволю, насмот­ревшись на город и людей, тоже начал подумывать о застолье. Решив, что пора возвращаться в палаты, Михаил Ярославич обернулся, нашел взглядом Ники­ту, который без слов понял князя и, обогнав воеводу и посадника, быстро приблизился к нему.

— Поспеши‑ка в город, передай Макару, пусть сто­лы накрывают. Мы скоро будем, — приказал князь.

Никита кивнул, стеганул коня, который во весь опор понесся к воротам, видневшимся в конце дороги, поднимавшейся на бугор. Демид сразу понял, о чем шел разговор между князем и сотником, обрадовался своей догадке, которую князь не замедлил подтвер­дить.

— На сегодня, думаю, хватит гуляний, — сказал Михаил Ярославич, обращаясь к своим спутникам, — чай, не в последний раз. Да и в палатах наверняка нас уж заждались. Как бы пироги не зачерствели, — ус­мехнулся он довольно. — Так что путь наш лежит в де­тинец.

«Ишь ты, вроде весел, а всю дорогу слова не проро­нил, будто недоволен чем. Поди тут разгадай, о чем его мысли, — подумал посадник. — Надо будет ка$1‑$2$3с воеводой поговорить, он его нрав лучше знает, а то так и впросак немудрено угодить или, того ху­же, — в опале оказаться. Надо мне это на старости лет?

Вот только улучить момент, когда сам воевода привет­лив будет. У него, как видно, тоже нрав суровый, да и на слова он больно скуп».

Настроение у Михаила Ярославича и в самом деле часто менялось, особенно в последнее время. Он все ни­как не мог свыкнуться со смертью отца, погибшего не так, как подобает воину — на поле брани, а от зелья, полученного из рук ненавистного противника. Не мог свыкнуться молодой князь и с участью побежденного, гордость его не позволяла, даже мысли не допускала о том, что он когда‑нибудь, так же как отец — а теперь и старшие братья — отправится выпрашивать у хана права на свои же земли. Князь Михаил не понимал их, не мог и не хотел понять их действий, может, каких‑то скрытых от него помыслов и потому при одном воспо­минании об отце и братьях становился раздражителен. Как ни старался он отвлечься от черных мыслей о хане и Орде, действительность вновь и вновь напоминала о них.

Не по душе пришлась поначалу и Москва, однако после сегодняшней прогулки он присмотрелся к горо­ду и людям и нашел подтверждение своим ночным мыслям. Действительно, все не так уж и плохо.

«Город хоть и мал, да люди в него тянутся, не ушли в другие земли, как в иной раз бывало, не бросили пе­пелища — отстроились. Даст Бог, разрастется Москва. Конечно, не достичь ей славы Владимира, не быть стольным городом, но уж тут ничего не поделаешь», — размышлял князь под громкий хруст и скрип, донося­щийся из‑под копыт лошадей, которые бодро вышаги­вали по слежавшемуся снежному насту.