Миг власти московского князя - [20]

— Искал и ее, голубушку, среди мертвых, но най­ти не мог, — повернувшись к Васильку и глядя ему в глаза, сказал посадник. — Спрашивать‑то не у кого! Спаслись лишь те немногие, которые из города еще до осады ушли и в лесах укрылись. И эти, чудом выжив­шие, словно тени бестелесные бродили средь пепелищ в поисках своих родных. Много ль от них узнаешь! И вот когда я уж совсем всякую надежду потерял и в путь обратный собрался, встретилась мне какая‑то старуха, ума лишенная. С отчаянья стал и ее расспра­шивать, не видала ли девочки светловолосой, с глазка­ми словно васильки… К моему удивлению, она пома­нила меня за собой и привела к яме, сверху обугливши­мися бревнами прикрытой. Вот там‑то я и увидел дочку. Лежала она, заваленная каким‑то обгоревшим тряпьем… Думал, что мертвая, ан нет — живая, толь­ко в жару. Не приди я вовремя, так и умерла бы, сер­дешная.

Посадник сделал большой глоток из кубка, обтер ладонью губы и в полной тишине продолжил свое пове­ствование:

— Только потом, когда стала дочка приходить в се­бя, смогла она мне рассказать о том, что помнила. Ког­да они до Рязани добрались, тесть мой уже на ладан дышал и через день отдал Богу душу, и Ольга осталась с матерью до сороковин… А Вера‑то захворала еще в дороге, помнит, что поначалу поили ее какими‑то от­варами из трав пахучих, но потом ей хуже стало. Неизвестно, сколько дней была она в беспамятстве, но ког­да очнулась от холода, то увидела, что вокруг темно, рядом никого нет, и на зов ее никто не пришел. Выбра­лась она наружу и испугалась увиденного: пепелище от богатой усадьбы осталось, только угол подклети, где ее кто‑то спрятал, лишь чудом уцелел, а край, что к до­му примыкал, сгорел почти весь. Кричала она, звала мать, бабку, братьев, но никто не откликнулся. Побре­ла она мимо еще дымящихся пепелищ куда глаза гля­дят. Вскоре встретила старуху оборванную и пошла вместе с ней. Больше ничего и не помнит.

— Поблагодарим Господа за чудесное спасение ди­тя малого и помянем души усопших. За муки свои на небесах они теперь, — сказал князь и, когда все осуши­ли кубки, спросил: — Но твой горький рассказ не окон­чен, что же было дальше?

— Да я уж почти все рассказал, осталась самая ма­лость. Видно, Бог хранил нас с Верой. В ней жизнь ед­ва теплилась — думал, что Господь заберет и мою доч­ку, но она будто почувствовала, что теперь не одна–одинешенька на свете, хоть и слаба была, а за жизнь свою короткую и безгрешную из последних силенок держа­лась. Добрался я с ней до Углича, который чудом уце­лел среди вселенского разорения: почему‑то пощадили его поганые, мимо пронеслись — не тронули. Там на­шел я семью моего знакомого, незадолго до этого по­гибшего. Его старшая дочь взялась выхаживать Веру, которую я был вынужден там оставить. Конечно, тре­вожные думы одолевали меня, но ничего не подела­ешь. Смог вернуться в этот гостеприимный дом только через несколько месяцев, когда Ярослав Всеволодович стал великим князем, а я уже знал, что остались мы с дочкой одни на всем белом свете. Правда, как только Вера пошла на поправку, Настасья мне весточку смог­ла передать, знала, как изболелось отцовское сердце. Да, да, Настасья! — увидев удивление в глазах князя, повторил посадник. — Так вот и свела меня судьба с моей второй женой. Выходила она Веру, дочка к На­стасье привязалась всем сердцем, да и она к ней.

— Теперь все нам ясно стало. Ты уж, Василий Алексич, прости, что невольно вопросами своими ду­шу тебе разбередили, — извиняясь, сказал воевода. — Но и у нас у каждого в сердце своя рана кровоточит. Человека, у которого поганые родных не отняли, не ос­талось и во всем Великом княжестве, да и княжество они под себя подмяли.

— Я не в обиде, ведь сам захотел вам о жизни сво­ей поведать. Никому до вас о том не сказывал. Выгово­рился — чуть легче стало. Вы уж не взыщите, что вме­сто веселого застолья — эвон что вышло.

— Ты, Василий Алексич, не оправдывайся. Разве есть твоя вина в том, что теперь, почитай, всякий пир тризной оборачивается. Ясным днем‑то и на трезвую голову крепятся все, а захмелеют, тут боль из‑под спу­да и вырывается. Не раз я тому свидетелем был, — ска­зал князь.

— Прав ты, Михаил Ярославич, — везде так, — подтвердил воевода, и все согласно закивали.

— Однако, друзья, пора и честь знать. Вон за ок­ном темень уже. Хозяину отдыхать пора, да и нам то­же отдых нужен, — сказал князь, поднимаясь с лав­ки. — Завтра, если Бог даст, хочу город объехать. Так что поутру жду тебя, Василий Алексич, у себя.

Они вышли на крыльцо, полной грудью с удоволь­ствием вдохнули морозный воздух и, только спускаясь по лестнице, обратили внимание на то, что метель, ко­торая сегодня нарушила планы князя, прекратилась. На землю тихо опускались редкие снежинки, в высо­ком небе ярко светила луна.

У крыльца холопы посадника держали под уздцы нетерпеливо топтавшихся на месте коней князя и его спутников, а у ворот, поджидая Михаила Ярославича, уже сидели в седлах прибывшие с ним гриди. Распро­щавшись с хозяином и хозяйкой, вышедшими прово­дить гостей, всадники выехали за ворота.

Обратный путь занял гораздо больше времени. Примеру князя, который пустил своего Ворона шагом, не могли не последовать и все остальные. В лунном свете окрестности выглядели совсем ина­че, чем днем, когда князь и его спутники, подгоняемые колючим ветром, мчались к дому посадника, ничего не замечая на своем пути. Теперь все с любопытством ог­лядывались по сторонам. Только Василько, отстав от воеводы и князя, понурив голову покачивался в седле, ни на что не обращая внимания.