Мифы о России и дух нации - [75]

Штампы этой печати о России 90-х обобщил в журнале «Foreign Policy»[164] Андерс Аслунд. С фактами в руках он высмеял наиболее нелепые, а именно: (1) Российская экономика разрушена; (2) Шоковая терапия не достигла цели; (3) Приватизация лишь породила новую коррупцию; (4) Россия не умеет собирать налоги; (5) Инфраструктура России рассыпается; (6) Россия отчаянно нуждается в иностранных инвестициях; (7) Россия страдает от необратимого кризиса в области здоровья населения; (8) Россия — «черная дыра»  для западной помощи; (9) России нужен Пиночет; (10) Президент Клинтон «потерял Россию» .

Многие западные нелепости у нас радостно цитируют в качестве мнений выдающихся мировых экспертов. Но хватает и своих выдающихся. Блеснули они, например, в феврале 2001 г., в связи с 70-летием Ельцина. Личной ненависти поубавилось — отставник не вызывает столь ярких чувств как действующий президент. И все же ельцинскую эпоху еще раз обозвали «потерянными девяностыми» , а самого Ельцина — «царем Борисом» , который был одержим «патологической жаждой власти» , «совершил Беловежское предательство»  и «расстрелял парламент» .

Хорошо сказал в «Русской мысли»  Анатолий Копейкин: «Величайшее деяние Ельцина по освобождению родины от оков коммунизма ныне многими воспринимается как рядовой поступок, никто уже не сомневается, что так и должно было быть… Сегодняшние критики говорят: гору — это каждый свернет; надо было две или три горы своротить. Вот типичное высказывание, у нас же, на страницах «Русской мысли» : «У Ельцина были удивительные возможности войти в историю спасителем страны, но он не сумел или не захотел ими воспользоваться»  (Н.Лобанов-Ростовский). Прямо как у дедушки Крылова: «Слона-то я и не приметил» … В начале 90-х было далеко не очевидно, куда может вырулить Россия, многие опасались коммунистического реванша (проглядите прессу тех лет)… Нынешние критики Ельцина все как один писали в начале 90-х о грядущей гражданской войне, экономическом коллапсе — хоть бы сейчас вспомнили и поблагодарили Ельцина за то, что их страхи не сбылись» ..[165]

Многим сегодня кажется, что устранение коммунизма было плевым делом. Ох, иначе мы смотрели на это в 1987-м, когда забрезжила надежда! Допустим, он рухнет — но как затем вернуться к нормальной — нет, просто к жизни? Как на лету переделать дирижабль в самолет? Ведь десятки миллионов людей не примут перемены. Куда больше надежд внушали те нации, для которых разрыв с коммунизмом — как правило, принесенным Красной Армией — означал национальное освобождение. Самобытные же «авторские»  коммунизмы — Мао Цзэдуна, Ким Ир Сена, Хо Ши Мина, Иосипа-Броз Тито, Фиделя Кастро — казались (и оказались!) куда более стойкими.

Но тяжелее всех выглядел случай России — именно России, не СССР. Здесь коммунизм царил так долго, что разрыв преемственности стал необратим, «точку невозврата»  полагали давно пройденной и самая память об иной жизни давно угасла. Здесь не могла идти речь о национальном освобождении, ибо русский народ числился «первым среди равных»  и верил в это. Казалось, вырваться из исторической западни невозможно даже теоретически.

Сегодня нам внушают, что коммунизм пал потому, что «потерпел поражение в холодной войне»  (вариант: «не выдержал гонку вооружений» ). Что он на самом деле не выдержал, так это свободу слова. Горбачев, допустивший ее, явно не ведал, что творит. Воплотившийся в жизни сценарий падения коммунизма потому и не был никем предсказан, что возможность столь самоубийственного шага никому не пришла в голову. Разлив свободы спровоцировал еще одно явление: бунт нереализованных способностей и нереализуемых (в тот момент) потребностей элит.

Нечаянно опрокинувший коммунизм Горбачев в кормчие плавания — смертельно опасного плавания — к вольному берегу совершенно не годился. Он сделал свое великое дело и должен был уйти. Поначалу фигура Ельцина многим внушала страх. Секретарь обкома, снес Ипатьевский дом… Но народ инстинктивно верил ему — верил с того момента, когда он швырнул свой партбилет. В переходные времена, когда чувства обострены, инстинкты играют замечательную роль.

Час испытаний пришел в августе 1991-го. Сегодня говорят: была какая-то оперетка, жалкие путчисты с трясущимися руками, их и повязать-то ничего не стоило. Нет, друзья мои, руки у Янаевых и Крючковых затряслись лишь когда они увидели, что Ельцин их не испугался. В тот день напружинились к прыжку целые армии, тайные и явные, напряглась многомиллионная номенклатура — все были готовы с восторгом потрошить ненавистных «демократов» , устроить кровавую баню «народным фронтам» , журналистам, националистам, кооператорам и прочим гнидам. Но готовы не иначе как по приказу, причем письменному — пассионарии коммунизма в стране давно вывелись. А приказа не было и не было. Все ждали: дрогнет другая сторона или нет? Если бы Ельцин тогда сморгнул или предложил «переговоры» , «консенсус»  или еще что-нибудь столь же жалкое, всем нам пришлось бы худо. Но он выдержал характер — и победил.

Жаль, что он затем уехал в Сочи, вместо того, чтобы, оседлав успех, провести на Верховном Совете и референдумом те законы, которые потом давались с таким кровохарканием, а некоторые — закон о земле, например, — так и не дались. Жаль, что он прямо в августе не провозгласил люстрацию, не инициировал суд над коммунизмом, не вынес мумию. Враг был деморализован и не посмел бы пикнуть.