Мифы и легенды народов мира. Том 9. Народы России - [112]

— Вот тебе подарок, — сказал Асламбек, подавая старухе кисет с золотом.

Высыпала старуха на ладонь золото, и засверкали, загорелись у нее глаза. Потом, спрятав золото, сказала:

— Ну, говори, зачем пришел?

Асламбек сказал. Выслушала его старуха.

— Знаю я эту женщину, — сказала она. — Это лесной джинн. Люди видят ее редко, потому что она является только к тем, кто чист душою, и сила ее над человеком велика: раз человек увидит ее, ради нее он забудет отца, мать, самого себя забудет.

— Это правда, — сказал Асламбек. — Я увидел ее и почувствовал, что снова весна моей жизни начинается.

— Вот видишь. А ты уж стар и землей от тебя пахнет. Машуко же еще дитя, и его сердце впервые узнало любовь к женщине.

— Но как можно любить духа?

— О! — воскликнула старуха. — Если бы все люди могли его любить, то в душе у них весна до самой старости была бы…

— Вот Машуко полюбил… Но эта любовь, кроме горя, ничего не принесет ему, — сказал Асламбек.

— Да, это верно, не принесет, — согласилась старуха.

— Как же избавить его от такой женщины?

— Как избавить, не знаю… Никак не избавите: она постоянно будет с ним… Никакие женщины в мире не заменят ему эту женщину…

— Что же делать?

Задумался Асламбек, задумалась старуха.

— Вот что, — сказала старуха. — Попробуйте взять грязный, зловонный навоз и бросить в женщину, когда явится к Машуко. Но и тот, кто будет бросать, должен вымазаться в навозе… Посмотрим, что из этого выйдет… Но все же заранее говорю, что Машуко никогда, никогда не забудет ее.

Пришел Асламбек к Унарокову, рассказал ему о своем свидании со старухой.

— Сделай так, как говорила тебе старуха, — сказал Унароков.

Наутро Асламбек вымазался в навозе, взял его с собой и в отдалении пошел следом за Машуко, когда тот направился в гору.

Как и раньше, Машуко пришел на полянку, стал на колени, не спуская глаз с розового облачка.

Отделилось облачко от утеса, приплыло к полянке, рассеялось туманом, и опять стояла в воздухе та чудная женщина.

Но сердце Асламбека уже не переполнилось восторгом, как раньше, злоба в нем закипела против этой женщины. Выскочил он из кустов, закричал злобно и бросил навозом в чудную женщину.

Как раненая птица, метнулась чудная женщина, застонала от боли… Полянку окутал кровавый туман, поднялся вверх облаком и быстро–быстро понесся туда, где вечно блестит Ошхо–Махо (Эльбрус), и там зацепился за высокий утес…

В отчаянии упал на землю лицом вниз Машуко, зарыдал…

Потом поднялся и пошел, роняя слезы. И там, где капали его слезы, начинали бить ключи горячей воды…

Пришел Асламбек домой, рассказал Унарокову, что произошло.

Собрал Унароков много народа, послал искать Машуко.

Три дня искал народ Машуко и не мог найти его.

— Пропал Машуко, — говорили все…

Но пастухи, пасшие скот на горе, потом видели человека, одиноко бродящего по лесу. Видели его одиноко стоявшим на полянке. То был Машуко…

И с тех пор народ назвал эту гору горой Машуко.

СВЕРЖЕНИЕ ИГА

Междоусобицы кабардинских владетельных князей, длившиеся очень долгое время, довели народ до такого состояния, что он был уже не в силах отразить нашествие полчищ крымского хана Батал–паши, который разорил много аулов, а народ обложил большою данью. За этой данью приезжали из Крыма в Кабарду каждый год осенью многочисленные сборщики. И брали сборщики все, что видели их глаза: рогатый скот, красивых женщин. С народом кабардинским они обращались бесчеловечно: отнимали у мужей жен, у отцов — дочерей, а стариков всячески оскорбляли, а порой и убивали.

И долго терпел народ иго крымского хана, наконец терпеть дольше стало не под силу, и тогда решил он выбрать почетных народных представителей и послать их к хану с просьбой ограничить дикий произвол сборщиков дани. Выбор народа пал на князя Атажукина, известного стойкостью своего характера и умом, а в спутники ему были избраны два почетных узденя. Весною послы с богатыми подарками явились в Крым, поднесли хану подарки и попросили допустить их предстать перед ним.

Принял хан подарки, но повелел ввести к себе во дворец только князя Атажукина.

Хан сидел на дорогих подушках, поджав под себя ноги, курил трубку из длинного чубука.

Представ перед ним, князь Атажукин взял шапку свою под мышку, опустился на колени перед ханом и начал говорить о том, как сборщики дани разоряют кабардинский народ, издеваются над ним.

— Могущественный повелитель, — говорил князь Атажукин, — кабардинский народ просит твоей милости: укроти произвол сборщиков дани, прикажи им не обижать наших жен, дочерей и стариков.

Хан все время молчал, только пускал клубы табачного дыма, а когда князь Атажукин кончил говорить, он спросил его:

— Кабардинский народ просит моей милости?

— Твоей милости, могущественный повелитель, — сказал князь.

— Вот возьми ее! — проговорил хан и высыпал из своей большой трубки огонь на бритую голову князя.

Кожа на голове князя загорелась и лопнула, но князь, несмотря на сильную боль, по–прежнему покорно стоял перед ханом, ничем не показывая ему, какое мучение испытывает он.

Когда потух огонь на его голове, хан сказал ему:

— Ступай и скажи народу кабардинскому, какую милость ему дал я!

Князь встал, поклонился хану и, не повертываясь к нему спиной, вышел.