Мифриловый крест - [15]

- Был монах, - ответил я, - не волнуйся, дед, был там монах.

- Неужто пристукнули? - изумился дед. - Сильны божьи воины, ничего не скажешь.

- Он его из пищали, - подал голос Федька, - прямо промеж глаз, аж мозги брызнули!

- Не ври, - вмешался Усман, - ты все дело под телегой просидел, где ж тебе было видеть, у кого как мозги брызнули.

- А вот и не все! - возразил Федька. - Я потом сбегал, посмотрел.

- Врешь ты все, - поддержал я Усмана, - и никуда ты не бегал. Такая пуля мозги не вышибает, она первую кость пробивает, а от второй отражается, выходного отверстия вообще нет.

- Волшебная пуля? - заинтересовался дед. - Ох, хорошо! Теперь понятно, почему у вас пищали такие маленькие. Если пуля волшебная, большая пищаль не нужна. А пистолеты ваши тоже волшебными пулями стреляют?

- Что-то ты, дед, слишком хорошо в военном деле разбираешься для простого крестьянина, - заявил Усман.

- Нешто Ванька вам не рассказал ничего? - удивился дед.

- Рассказал, - признался Иван.

- Тогда чего ж ты шутки шутишь? Вам ведь Аркашка нужен?

- Нужен, - согласился Усман.

- Подождать придется, - дед тревожно взглянул на небо. - Вот снег уляжется, тогда и пойдем. А сейчас и думать нечего, заплутаем в лесу и поминай как звали. Ну что, гости дорогие, размещайтесь, устраивайтесь. Только в палате места только на троих хватит, остальным по избам придется, уж не взыщите. И баню у нас только вчера топили.

- Ничего, дед, - сказал Иван, - не нужна мне твоя баня, я на той неделе мылся уже. Не волнуйся, не обидимся.

14.

Метель длилась три дня, а четвертый день мы ждали, пока снег уляжется. Не понимаю, зачем нужно было ждать этого целый день, но деду виднее.

Дни тянулись медленной тоскливой чередой. Когда снег сыплется с неба сплошной стеной, и даже возвращаясь из отхожего места, трудно не заплутать, совсем не хочется вылезать на улицу без большой нужды, извините за каламбур. А внутри делать нечего. Не то чтобы совсем нечего, крестьяне всегда находят себе дело, женщины то кормят и переодевают детей, то что-то вяжут или вышивают, мужчины с утра до ночи развлекаются починкой лошадиной сбруи, у всех есть дело, кроме почетных гостей. Дед Тимофей взялся организовать наш досуг по высшему разряду, и каждого из почетных гостей постоянно и неотступно сопровождали две-три пригожие девицы. Даже когда кто-то из нас отправлялся в отхожее место, одна девица освещала факелом дорогу, а другая светила другим факелом у дверей, чтобы почетный гость не испытывал затруднений по возвращении. На второй день заточения я понял, что означает русское слово… ну вы поняли, какое. А на третий день это понял и Усман.

Дедов самогон стал казаться не то чтобы приятным, но и не совсем отвратительным. Все время сидения взаперти мы с Иваном регулярно прикладывались к бутыли, что вызывало косые взгляды Усмана, у которого, впрочем, хватило ума не вмешиваться не в свое дело.

Большую часть времени я спал, а когда не спал, то либо ел, либо валялся на жаркой печке, рассеянно разглядывая клубы печного дыма под потолком и держа в одной руке стакан с дедовым пойлом, а в другой - очередную пригожую девицу. Иногда я пытался петь, и мое пение вызывало тихий ужас - мужики украдкой крестились, бабы строили страшные гримасы и через некоторое время начинали тихо подвывать. Даже намазы Усмана не создавали такого всеобщего страха.

Я узнал, почему мое пение вызывает такой ужас. Оказывается, монахи и священники, когда творят особо мощную волшбу, сопровождают свои действия пением священных гимнов или псалмов или как они там правильно называются. Любая песня непонятного содержания воспринимается как волшебство, а непонятное волшебство всегда страшит. Я представил себе, как подействовала бы на них абсолютно непонятная песня и пожалел, что не знаю ни одного иностранного языка. Я поделился этой мыслью с Усманом, тот начал петь Smoke on the water и лучше бы он этого не делал. В общем, мой песенный репертуар ограничился "Сектором газа".

На третий день снег настолько засыпал входную дверь, что она перестала открываться и сортир переместился в подклеть. Никакой параши там предусмотрено не было, и запахи в избе (в палате, как говорил Тимофей) стали совсем непереносимы, и когда на четвертый день снег перестал падать, я вышел на улицу, вдохнул полной грудью свежий воздух и подумал "это хорошо". Крест на груди отозвался смутной, еле уловимой мыслью, он согласился со мной, что это хорошо.

До обеда мы развлекались тем, что очищали от снега проходы к сортиру и к соседним домам. В принципе, это не входило в обязанности почетных гостей, но возвращаться в провонявшую избу не хотелось, а стоять на улице без всякого дела глупо и холодно. В общем, первая половина дня прошла в труде.

Вторая половина дня прошла в воинских упражнениях. Оказалось, что в рукопашном бою свежезавербованные бойцы уступают даже мне, не говоря уж об Усмане, и никто из них не умеет метать ножи. А вот в фехтовании ни Усману, ни, тем более, мне, ничего не светит против самого наихудшего стрельца или копейщика. В стрельбе мы не упражнялись из-за ограниченности боеприпасов.

Стемнело, последовал обильный ужин по случаю установления хорошей погоды, он сопровождался обильным возлиянием, а завершился замечательной оргией, в которой принял участие даже Усман. Раньше он отказывался, говорил, что это не по шариату, но теперь махнул рукой и невнятно пробормотал что-то вроде "какой тут, к шайтану, шариат". Вот так и слабеет вера под натиском соблазнов, похлебку на свином сале он с первого дня ел, так, глядишь, и водку пить начнет. А какой же он тогда мусульманин?