Миф тесен - [18]

То, что депутат принимает за разврат — это сложность. Довольно типичная ошибка для депутата и людей его круга. Это что ж такое, непонятно ничего! Что курил автор-то? Композитор-то что курил? Режиссер сколько выпил? Такое только больной может придумать, сочинить, написать, обкурившийся, извращенец. Вот и произнесено ключевое слово.

Депутат думает, что он открывает глаза, срывает золотые маски. Но это по недостатку информации. Не только режиссер спектакля Кристофер Олден не скрывает своей нетрадиционной сексуальной ориентации (он просто был не в курсе, что надо), но и автор оперы, великий английский композитор, классик европейской музыки ХХ века Бенджамин Бриттен ее не скрывал, значительную часть жизни прожил с великим оперным тенором Питером Пирсом, для которого и писал многие партии в своих вещах, обожал русскую классику, восхищался Прокофьевым, дружил с Шостаковичем, Ростроповичем и Рихтером, для двух последних писал музыку, много раз бывал в СССР (с Пирсом) и вообще считался западным деятелем культуры — другом Советского Союза. Возможно, таких друзей нам по нынешним временам не надо. Но как-то удивительно, что мы ставим железный занавес даже там, где и СССР умудрился этого не делать.

И Бриттен, и Олден совсем не так провокационны, как хотят представить дело обиженные за классику. А Шекспир совсем не так прост и светел, как хочется депутату.

Неприличный Шекспир

Шекспир, говорят, добрый и светлый, это режиссер напустил эротических двусмысленностей.

Один из трех пересекающихся сюжетов комедии начинается так (читаем краткое изложение): «Оберон и Титания поссорились из-за мальчика-пажа, которого Титания отказывается уступить своему мужу».

Вторая сюжетная линия той же комедии, та, где простые ремесленники сначала репетируют, а потом разыгрывают перед герцогом печальнейшую повесть на свете про Пирама и Фисбу. Как бы сейчас сказали — текст в тексте, театр в театре, пародия на трагедию внутри комедии, где уже и самому целомудренному режиссеру приходится одевать юной влюб­ленной Фисбой мужчину — ремесленника Дудку, которому ремесленник-ткач должен признаваться в любви. У этого ткача, брутального пацана, прозвище Bottom, что в английском на портняжном языке значит «основа для ткани», а на эротическом — гомосексуал-пассив. Как если бы у нас водопроводчика-любовника, который по роли признается в любви переодетому девицей слесарю, звали, ну допустим, Прокладка. Светлая сказка, свинарка и пастух.

Да и вообще в шекспировском театре, где мужские и женские роли играли актеры-мужчины, в любой постановке было что-то от атмосферы фильмов Альмодовара. Мужчиной была Офелия, мужчиной была Дездемона, миловидным юношей была Джульетта. Но если бы кто поставил шекспировский спектакль так, как это делал сам Шекспир, депутаты завопили бы про разврат.

Зритель не обязательно ежеминутно переживал легкую двусмысленность шекспировского театра (хотя, судя по мемуарам тех времен, никогда и не забывал о ней полностью), но сам Шекспир периодически напоминал о ней, как в «Двенадцатой ночи», где в монологе Виолы не двойная, а даже тройная игра: актер-мужчина играет роль женщины, выдающей себя за мужчину. Путается не только зритель, но и сам герой — Виола:

Что делать мне? Ведь если я мужчина,

Не может герцог полюбить меня;

А если женщина, то как бесплодны

Обманутой Оливии надежды!..

Шекспир не Андерсен, не бабушка в очках — Сельма Лагерлёф, пишущая про старых мудрых гусей, не «Витя Малеев в школе и дома». Шекспир не писал сказку, он писал комедию. Он не воспитывал детей, он развлекал взрослых. Половозрелых дам в пышных воротниках, мужчин в камзолах. В рядах повыше — ремесленников, торговцев, писцов. Им должно было быть остро, солоно, весело, пряно. И им было.

Считать, что современный режиссер извратил неприличными намеками невинный шекспировский текст можно, зная Шекспира исключительно по имени или в пересказах. У Шекспира с намеками все в порядке.

Вот воспитательница нежнейшей, невиннейшей Джульетты рассказывает:

В тот день она себе разбила лобик,

А муж мой (упокой его Господь —

Вот весельчак-то был!) малютку поднял.

«Что, — говорит, — упала ты на лобик?

А подрастешь — на спинку будешь падать.

Не правда ли, малюточка?» А крошка

Утешилась и отвечает: «Да».

А вот диалог Петруччо и Катарины в «Укрощении строптивой»:

П.: Возьму и вырву жало — вот и всё.

К.: Сначала ты найди его, дурак.

П.: Известно, где оса скрывает жало.

В хвосте.

К.: Нет, в языке.

П.: А в чьем, скажи?

К.: В твоем, раз о хвосте сболтнул. Прощай.

П.: Как! Мой язык в твоем хвосте? Ну нет!

Я — дворянин!

Вот из «Гамлета» — это который весь о высоком, быть или не быть, настоящий джигит, как за папу отомстил:

Офелия: Вы колки, мой принц, вы колки!

Гамлет: Вам пришлось бы постонать, прежде

чем притупится мое острие.

Это еще в целомудренных русских переводах для совиздательств.

Ошибка депутатов

Дело, конечно, не только в том, что депутат не смотрел, не читал, не слушал «Сна в летнюю ночь», не понял, что такое шекспировская комедия, и не знает, что такое Шекспир. Дело в том, что депутат — как это типично для многих людей его круга — неправильно понимает, что такое классическая литература.