Миф машины - [82]
Но там, где правильных догадок о причинности вещей оказывалось достаточно для учреждения абсолютно рациональных методов мульчирования[20], поливания, прореживания и прополки, бессознательное, возможно, превратно поняло процесс и предлагало собственное инфантильное усовершенствование в качестве более надежного и быстрого способа достичь тех же самых результатов: например, нужно умертвить не несколько растений, а живого человека, чья кровь принесет более обильный урожай плодов. Разве кровь — не существо жизни? Вполне вероятно, что такое представление основывалось на наблюдениях за тем, как над неглубокими человеческими погребениями появляется особенно буйная растительность, — и в этом смысле жертвенное приношение порой оказывалось не менее эффективным, чем обычай американских индейцев закапывать дохлую рыбу под холмом, засеянным зерном.
Данные догадки невозможно проверить, однако они отнюдь не беспочвенны. В пользу того, что в неолитическом обществе приносились человеческие жертвы, свидетельств имеется значительно больше, чем в пользу чего-либо, что можно было бы определить как войну. Следует принимать во внимание и еще одну возможность наряду с многочисленными достижениями, совершенными в ходе окультуривания и укорененными в культе матери, со временем могло появиться и отклонение, вылившееся в форму человеческих жертвоприношений.
Здесь нам требуется прибегнуть к помощи исследователя религий. «Согласно мифам древних садоводов из тропических краев, — замечает Мирча Элиаде[21] в «Граде непобедимом», — в природе не существует съедобных растений: они являются плодами первородного жертвоприношения. В мифические времена полубожественное существо приносится в жертву, чтобы из его либо ее тела выросли клубни или плодовые деревья». Сходное свидетельство содержится в ранних ближневосточных мифах об Осирисе и Таммузе, а также в более позднем мифе о Дионисе[22].
Торжественное умерщвление одной или нескольких жертв, часто юной девушки, в начале вегетативного сезона, практиковавшееся во многих весьма широко разбросанных уголках мира, является исторически засвидетельствованным фактом. И хотя этот обычай с постепенным возникновением цивилизации переносился на животных, на плоды или растения, практика человеческих жертвоприношений так и не была навсегда забыта. В передовых культурах майя и ацтеков людей продолжали приносить в жертву вплоть до эпохи испанского завоевания. Среди цивилизованных майя на пиршествах знати часто убивали рабов — просто для того, чтобы придать обеду подобающую пышность. Характерно, что жертвы земледельца Каина, приносившего плоды, были менее угодны Иегове, чем приношения пастуха Авеля, жертвовавшего скотину.
Итак, человеческое жертвоприношение является мрачной тенью — смутной, но зловещей, — которая сопровождала миф о материнстве и великолепные технические и культурные успехи одомашнивания. И, как это часто случается, именно данное отклонение, количественно ограниченное в рамках породившей его культуры, подчинило себе и извратило выросшую из нее городскую цивилизацию, приняв другую, уже коллективную, форму: коллективное жертвоприношение войны, отрицательный аналог жизнеутверждающих ритуалов окультуривания.
Но если жертвенный алтарь явился одной производной от домашнего очага, то кухонная плита, печь для обжига и плавильный горн стали другими производными; начав обжигать кирпичи и глиняные сосуды, в конце концов научились и превращать песок в стекло, а из камня добывать металл. И здесь вновь искусство опередило практическую пользу: стекло поначалу использовали для изготовления декоративных бус, а из железа делали кольца; кроме того, в древнем Иерихоне глиняные фигурки быков появились раньше глиняной утвари: палеолитические глиняные бизоны были на много тысяч лет старше неолитической дойной коровы.
Как теперь показывают археологические находки, одомашнивание стадных животных происходило на том же уровне, что и сельское хозяйство, основанное на засевании семян, и одно едва ли было бы возможным без другого, хотя со временем скотоводство распространилось и на обширные луга, выделившись в особую кочевую культуру. Карл Сауэр приводил убедительные аргументы, доказывая, что смешанное земледелие предшествовало пастушескому образу жизни, а за отсутствием противоположных свидетельств его доводы представляются решающими.
Но здесь опять-таки представляется сомнительным, чтобы первые шаги в сторону одомашнивания животных были совершены благодаря какому-то стремлению увеличить запасы продовольствия. Как это было и с более ранним приручением собаки и свиньи, даже приносимая ими польза — пожирание отбросов, — должно быть, имела второстепенную важность по сравнению с игровыми отношениями товарищества, какие до сих пор существуют у австралийских аборигенов с опоссумами и кенгуру. Что касается таких чрезвычайно полезных животных, как бык, овца и коза, то, быть может, поначалу человек увидел в них выразительные символы половой мощи, нашедшие отражение в религиозных и магических ритуалах.
Эрих Айзек отмечал, что «...ввиду большого размера и свирепости животных, первые люди, приручавшие их, должны были обладать мощным стимулом для преодоления всех трудностей, сопутствующих этой задаче. Маловероятно, чтобы стимул носил экономический характер, поскольку нельзя было заранее предвидеть, для каких целей удастся приспособить то или иное животное, а единственная очевидная польза — поедание мяса, вовсе не подразумевала, что, поймав животное, человек станет долго держать его живым в плену, да вдобавок кормить его... Наиболее убедительное объяснение предложил Эдуард Хан, который высказал догадку, что тур, или первобытный бык, был одомашнен по религиозным, а не по хозяйственным причинам. И хотя остается неясным, почему тур наделялся религиозным значением, возможно, это было связано с рогами животного, соответствовавшими, согласно поверьям древних, рогам Луны, которая, в свой черед, отождествлялась с Богиней-Матерью». Хатхор, египетская лунная богиня, имела обличье коровы. Задолго до того, как в Египте появился ее культ, на стенах одной палеолитической пещеры появилось изображение человеческой фигуры, держащей рог в форме полумесяца.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Что такое событие?» — этот вопрос не так прост, каким кажется. Событие есть то, что «случается», что нельзя спланировать, предсказать, заранее оценить; то, что не укладывается в голову, застает врасплох, сколько ни готовься к нему. Событие является своего рода революцией, разрывающей историю, будь то история страны, история частной жизни или же история смысла. Событие не есть «что-то» определенное, оно не укладывается в категории времени, места, возможности, и тем важнее понять, что же это такое. Тема «события» становится одной из центральных тем в континентальной философии XX–XXI века, века, столь богатого событиями. Книга «Авантюра времени» одного из ведущих современных французских философов-феноменологов Клода Романо — своеобразное введение в его философию, которую сам автор называет «феноменологией события».
В книге, название которой заимствовано у Аристотеля, представлен оригинальный анализ фигуры животного в философской традиции. Животность и феномены, к ней приравненные или с ней соприкасающиеся (такие, например, как бедность или безумие), служат в нашей культуре своего рода двойником или негативной моделью, сравнивая себя с которой человек определяет свою природу и сущность. Перед нами опыт не столько даже философской зоологии, сколько философской антропологии, отличающейся от классических антропологических и по умолчанию антропоцентричных учений тем, что обращается не к центру, в который помещает себя человек, уверенный в собственной исключительности, но к периферии и границам человеческого.
Опубликовано в журнале: «Звезда» 2017, №11 Михаил Эпштейн Эти размышления не претендуют на какую-либо научную строгость. Они субъективны, как и сама мораль, которая есть область не только личного долженствования, но и возмущенной совести. Эти заметки и продиктованы вопрошанием и недоумением по поводу таких казусов, когда морально ясные критерии добра и зла оказываются размытыми или даже перевернутыми.
Книга содержит три тома: «I — Материализм и диалектический метод», «II — Исторический материализм» и «III — Теория познания».Даёт неплохой базовый курс марксистской философии. Особенно интересена тем, что написана для иностранного, т. е. живущего в капиталистическом обществе читателя — тем самым является незаменимым на сегодняшний день пособием и для российского читателя.Источник книги находится по адресу https://priboy.online/dists/58b3315d4df2bf2eab5030f3Книга ёфицирована. О найденных ошибках, опечатках и прочие замечания сообщайте на [email protected].
Эстетика в кризисе. И потому особо нуждается в самопознании. В чем специфика эстетики как науки? В чем причина ее современного кризиса? Какова его предыстория? И какой возможен выход из него? На эти вопросы и пытается ответить данная работа доктора философских наук, профессора И.В.Малышева, ориентированная на специалистов: эстетиков, философов, культурологов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга известного английского историка, специалиста по истории России, Д. Ливена посвящена судьбе аристократических кланов трех ведущих европейских стран: России, Великобритании и Германии — в переломный для судеб европейской цивилизации период, в эпоху модернизации и формирования современного индустриального общества. Радикальное изменение уклада жизни и общественной структуры поставило аристократию, прежде безраздельно контролировавшую власть и богатство, перед необходимостью выбора между адаптацией к новым реальностям и конфронтацией с ними.
В книге видного немецкого социолога и историка середины XX века Норберта Элиаса на примере французского королевского двора XVII–XVIII вв. исследуется такой общественный институт, как «придворное общество» — совокупность короля, членов его семьи, приближенных и слуг, которые все вместе составляют единый механизм, функционирующий по строгим правилам. Автор показывает, как размеры и планировка жилища, темы и тон разговоров, распорядок дня и размеры расходов — эти и многие другие стороны жизни людей двора заданы, в отличие, например, от буржуазных слоев, не доходами, не родом занятий и не личными пристрастиями, а именно положением относительно королевской особы и стремлением сохранить и улучшить это положение. Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся историко-социологическими сюжетами. На переплете: иллюстрации из книги А.
Норберт Элиас (1897–1990) — немецкий социолог, автор многочисленных работ по общей социологии, по социологии науки и искусства, стремившийся преодолеть структуралистскую статичность в трактовке социальных процессов. Наибольшим влиянием идеи Элиаса пользуются в Голландии и Германии, где существуют объединения его последователей. В своем главном труде «О процессе цивилизации. Социогенетические и психогенетические исследования» (1939) Элиас разработал оригинальную концепцию цивилизации, соединив в единой теории социальных изменений многочисленные данные, полученные историками, антропологами, психологами и социологами изолированно друг от друга.