Миф машины - [146]

В XII веке, с заимствованием персидского изобретения — ветряной мельницы — в тех краях, где люди могли полагаться лишь на такой источник энергии, производительность труда значительно возросла; а уже к XV столетию любой прогрессивный город окружали целые батареи ветряков. Это достижение сопровождалось огромным нравственно-политическим ростом — последовательным уменьшением человеческого рабства и закабаления и, наконец, полным его упразднением во всех передовых промышленных странах Европы.

Первоначальный шаг, сделанный христианством и исламом, — принятие раба как равного члена в духовную общину, — ныне впервые в истории цивилизации увенчался последовательной отменой самого рабства вообще. Главным образом, благодаря техническим успехам, впервые достигнутым усилиями стремившегося к святой жизни монашества, те «невозможные» условия для отмены рабства, которые изложил Аристотель в знаменитом месте своей «Политики», наконец-то осуществились. «Если бы каждое орудие могло выполнять свойственную ему работу само, по данному ему приказанию или даже его предвосхищая, и уподоблялось бы статуям Дедала или треножникам Гефеста, о которых поэт говорит: "сами собою [αυτόµατοι]они приближалися к сонму бессмертных"[93]; если бы ткацкие станки сами ткали, а плектры сами играли на кифаре, тогда и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были бы рабы.»[94] И вот, воплощение фантазии в жизнь приблизилось.

Благодаря такому сочетанию упорядоченного течения повседневной жизни и технического мастерства, бенедиктинские монастыри благоденствовали: они продавали излишки своей продукции другим заведениям ордена по всей Европе, а кроме того, вкладывали изрядную часть капитала в величественные церкви аббатства и другие постройки, так что их даже принялись проклинать иные более чувствительные христианские души, которые находили, что, отрекшись от частной собственности при вступлении в орден, монахи более чем сполна возместили свое лишение избытком коллективного имущества; со временем это привело к тому, что и стол их стал богаче и обильнее, и напитки они употребляли более утонченные — в том числе дистиллированные жидкости вроде бренди и тех самых ликеров, которые до сих пор носят имена бенедиктинского и картузианского орденов.

При управлении с хозяйственными делами, тот же подход, что некогда понадобился для упорядочивания религиозных обязанностей, оказался пригодным и для любой формы ведения записей и точных измерений. В XII веке эффективный рационализаторский метод, который разработали в монастыре, уже можно было переносить и на различные светские занятия. Ибо бенедиктинцы доказали то, на что много веков спустя укажет английский евангелист Джон Уэсли: а именно, что христианская бережливость, трезвость и правильность должны неизбежно привести к мирскому успеху. Многие из тех обычаев, которые Макс Вебер ошибочно рассматривал как специфические черты кальвинистского протестантизма XVI века[95], в действительности успешно практиковались в стенах средневекового цистерцианского монастыря.

4. Средневековое равновесие

Подведем итоги. Бенедиктинская преданность «труду и молитве» не просто сняла с труда древнее проклятье. Ибо плодотворность такой системы утверждала, равным образом, экономическую ценность методично упорядоченной жизни; и такая мораль не прошла мимо ремесленников и торговцев того времени. Венецианский купец Луиджи Корнаро в своем классическом очерке, посвященном достижению долголетия, писал, что такая правильность и бережливость служат залогом не только плодотворной жизни, но и денежного преуспевания. Эти «протестантские» добродетели намного опередили кальвинизм.

Начатое монастырями подхватили средневековые ремесленные гильдии; они заложили новую основу для объединений на почве единого ремесла или профессии, и кроме того, возродили эстетические и нравственные ценности, определенные религией, которыми и руководствовались всю оставшуюся жизнь. Они тоже представляли собой самостоятельные корпоративные организации, учреждавшие общие правила дисциплины, упорядочивавшие работу и регулировавшие заработки и цены. С постепенным упразднением рабства и кабалы, которое поощрялось и ускорялось из-за дефицита работы в XIV веке, по окончании «черной смерти», — положение работника улучшилось, а спрос на машины расширился. То, что производительность в Европе удалось восстановить всего за сто лет после страшной эпидемии чумы, унесшей жизни примерно трети или даже половины всего населения, — свидетельствует о ставшем доступным огромном количестве человеческой и механической энергии.

Такая перемена оказалась решающей, и потому нет нужды ее преувеличивать. Соединение труда с моральными предписаниями, с требованиями эстетической выразительности и общественной надежности никогда не было бы полным внутри гильдий, не говоря уже о монастырях. По мере накопления богатств, особенно если дело касалось оптовой торговли или разработки месторождений и судоходства, экономический разрыв между бедными и богатыми гильдиями неуклонно увеличивался. Стремясь защитить собственное ремесло от внешней конкуренции и оградить свое «семейное гнездо» от чужаков, каждая гильдия не просто ограничивала допустимую численность своих членов, но и зачастую закрывала глаза на технические успехи, совершавшиеся где-то за пределами законной защиты городских центров; и, как это происходит сегодня с профсоюзами, они не обращали внимания на растущую массу случайных рабочих, обремененных бедностью и отсутствием квалификации. Поэтому ясно, что успехи в производительности и творчестве были неодинаковы; но, вместе с тем, общий результат этого развития вплоть до XVI века, который знаменует поворотную точку, остается впечатляющим.