Миф машины - [113]

При царской власти были созданы общие стандарты мер и весов: границы не просто четко обозначались, но и — частично из-за экспансии царского могущества, — расширялись, вовлекая все большее число общин в единую систему. С появлением общего свода законов поведение людей делалось более упорядоченным и предсказуемым, реже случались отступления от правил. В известной степени, эти достижения в области закона и порядка заложили основу более широкой свободы: они открывали путь в мир, в любой части которого любой представитель человеческого рода мог бы чувствовать себя как дома, как в родной деревне. В той мере, в какой царская власть служила залогом такого полезного единообразия и универсальности, каждая община и каждый член общины получали от этого выгоду.

В строительстве городов и создании всех сопутствующих им особых установлений царская власть достигла высшей точки своей созидательности. Большинство видов творческой деятельности, которые мы связываем с «цивилизацией», можно возвести к этому изначальному применению общественных и технических сил. Эти работы порождали крепкую уверенность в могуществе человека, отличную от магических заблуждений и наивного самообмана. Цари продемонстрировали, как много могут совершить многочисленные общины, если их организовать в коллектив из крупных механических единиц. Воля, которая смогла добиться этого величайшего свершения, казалась поистине богоподобной. Если бы это не исказило человеческую психику, со временем благотворные последствия могли бы распространиться на всю человеческую деятельность, возвысив и усилив всю обыденную жизнь на планете.

Могучие культурные герои и цари, замыслившие мегамашину и выполнившие эти задачи, от Гильгамеша и Имхотепа до Саргона и Александра Македонского, пробуждали своих современников от ленивой спячки и пассивного приятия узких «естественных» ограничений: они призывали их «затеять невозможное». А когда такая работа совершалась, то, что прежде казалось невозможным для человеческих сил, оказывалось осуществленным. Начиная приблизительно с 3500 г. до н. э. ни один из замыслов, посещавших человеческое воображение, уже не казался недостижимым для могущества царской власти.

Впервые за всю историю развития человека личность (по крайней мере, некоторые фигуры, возвысившие себя над прочими) наконец преодолела привычные границы пространства и времени. Благодаря самоотождествлению и косвенному участию — пусть в качестве свидетеля, если не активного помощника, — простой человек с гордостью ощутил весь размах человеческих возможностей, получивший выражение в мифах о богах, в астрономических познаниях жрецов, в чреватых серьезными последствиями решениях и деяниях царей. В течение одной людской жизни ум достигал более высокого состояния созидательности и более насыщенного сознания бытия, чем было доступно любым живым существам когда-либо прежде. И именно это — а не расширение торговых связей или имперские походы — являлось самой важной составляющей так называемой городской революции.

Хотя такое обостренное осознание человеческих возможностей было уделом дерзостного меньшинства, оно не могло, подобно астрономическим знаниям жречества, оставаться «тайной за семью печатями», ибо пронизывало все проявления «цивилизации» и окружало их атмосферой благополучной рациональности. Люди уже не жили, день ото дня благоговейно оглядываясь на прошлое, воскрешая его в мифе и ритуале, и одновременно опасаясь любых новшеств в страхе потерять все, что было. Письменность и архитектура, да, по сути, и сам город, стали прочными и независимыми воплощениями человеческого ума. Хотя городская жизнь породила внутренние конфликты и трудности, от которых малые общины в силу своего единомыслия были защищены, — новые особенности этого более открытого образа существования раскрывали перед человеком и новые возможности.

Если бы были осознаны все зарождающиеся преимущества этих масштабных замыслов, а высшие функции городской жизни получили более широкое распространение, большинство ранних сбоев мегамашины можно было бы вовремя предотвратить, и даже ее случайные понуждения удалось бы как-то облегчить и в конце концов устранить. Но, к несчастью, боги обезумели. Божества, на которых лежала ответственность за эти успехи, предпочитали пороки подлинным достоинствам: ибо они жирели на человеческих жертвоприношениях и изобретали войну как окончательное доказательство «суверенной власти» и высшего искусства «цивилизации». Если в подъеме «цивилизации» главную роль сыграла рабочая машина, то ее двойник, военная машина, отвечала главным образом за повторяющиеся циклы истребления, разрушения и самоуничтожения. 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Бремя «цивилизации»

1. Общественная пирамида

Посредством мегамашины царская власть стремилась сделать силу и славу Небес достоянием человека. И стремление это обернулось таким успехом, что невероятные достижения первичного механизма долгое время превосходили по техническим качествам и результатам все важные, но скромные заслуги, которые принадлежали остальным современным машинам.

Новый коллективный механизм — неважно, снаряжался он для труда или для войны, — навязывал людям ту же общую регламентацию, практиковал те же способы принуждения и наказания и распределял ощутимую награду главным образом среди господствовавшего меньшинства, которое создавало и контролировало мегамашину. Кроме того, он сужал границы общественной автономии, личной инициативы и самоуправления. Каждый подогнанный под единый стандарт компонент, находившийся под чьим-то началом, был человеком лишь отчасти, выполнял лишь часть работы и жил лишь отчасти. Запоздалый анализ разделения труда, проделанный Адамом Смитом, где разъясняется произошедший в XVIII веке скачок в сторону менее гибкой и менее человечной, зато более производительной системы, — в равной степени применим и к древнейшей «промышленной революции».