Миф «Ледокола»: Накануне войны - [26]
Другой момент имел далеко идущие последствия для будущего хода событий. В условиях «странной войны», когда непосредственной угрозы Британским островам не предвиделось, особое внимание придавалось влиянию отношений Советского Союза с Германией на имперские и стратегические позиции Англии на Ближнем и Среднем Востоке. Традиционные империалистические интересы прикрывались сильными идеологическими предрассудками, которые разделяли Чемберлен и его кабинет. В день подписания пакта Риббентропа-Молотова британский посол в Берлине Невилл Гендерсон откровенно заявил об этом в частном письме:
«В настоящее время Правительство Его Величества находится на распутье. Мы должны помочь Польше, но не доводить ее до уничтожения из-за того, что ненавидим и боимся нацистов. В конце концов мы должны подумать о Британской империи… прежде чем думать о нацистах и о зыбучих песках Восточной Европы. Там в конечном итоге бандиты передерутся между собой»>20.
Точно так же и Генштаб выступал за защиту тех регионов, «которые могут быть заражены вирусом большевистской доктрины»>30.
Находящееся в плену предвзятых идей британское правительство игнорировало попытки зондажа со стороны Советского Союза и предпочитало проводить традиционную политику «умолчания», заключавшуюся в том, чтобы «не реагировать и по возможности избегать трений»>31. Тем самым британская дипломатия не смогла понять и использовать в своих целях сложный дуализм политики Сталина, направленный, с одной стороны, на восстановление маневренности, с другой стороны — противодействие возможному англо-германскому блоку. Такую политику можно было успешно проводить лишь до падения Франции. После этого боязнь спровоцировать Германию, а также угроза сепаратного соглашения между Англией и Германией, парализовали Сталина.
Оценка положения, которой руководствовалась Англия, проистекала не от отсутствия информации о советских намерениях, а скорее от закостеневшей, глубоко укоренившейся концепции>32. Советско-германский пакт рассматривался, как доказательство воскрешения «общности судеб» в традициях Брестского и Рапалльского договоров. Интересно отметить, что германский посол в Москве граф Вернер фон Шуленбург с сожалением проинформировал свое правительство в начале 1940 года о том, что Советский Союз искренне намерен «придерживаться нейтралитета… и по возможности избегать всего, что могло бы втянуть его в конфликт с западными державами»>33.
Поведение Англии лишь в какой-то мере можно объяснить жесткой позицией французского правительства. В разгар острого внутриполитического кризиса французам во что бы то ни стало нужна была эффектная победа, желательно подальше от собственных границ. В начале 1940 года их отношение к Советскому Союзу стало откровенно агрессивным, советский посол был объявлен «персоной нон грата». Именно по инициативе Франции английская делегация неохотно согласилась исключить 14 декабря Советский Союз из Лиги Наций, и был выдвинут план нападения на кавказские нефтяные промыслы>34. Однако поддержка французских предложений объяснялась также отсутствием в рассматриваемый период у британского кабинета особого интереса к России. Это безразличие было следствием разочарования Чемберлена во внешнеполитической деятельности и неумелыми действиями Форин оффис, которое предоставило своим чиновникам необычно большую свободу в разработке внешнеполитического курса вообще и политики в отношении Советского Союза в частности>35. Серьезного внимания заслуживают также разного рода попытки восстановить посреднические контакты с немцами во время «странной войны».
Эта стратегия основывалась на патологическом желании правительства Чемберлена, жертвы «комплекса Мюнхена», искупить прошлые ошибки. Основываясь на сомнительных данных о том, что Россия является верным союзником Германии, британский кабинет ухватился за возможность искупить умиротворение Германии демонстрацией твердости по отношению к действиям России в Финляндии. Когда заместитель министра иностранных дел по связям с парламентом Р.А.Батлер положительно отреагировал на просьбу Советского Союза о посредничестве в конфликте, он получил упрек от Кадогана за то, что занимается «новым умиротворением». Точно так же и Чемберлен осудил русских за их «обычные коварные и трусливые» методы, «скопированные с гитлеровских ухищрений в Польше и Чехословакии»>36.
Стратегия основывалась на традиционной русофобии и антикоммунизме в Форин оффис и вооруженных силах. Начиная с середины XIX века, когда англо-русские отношения стало определять их соперничество в Центральной Азии и Афганистане, в сознании англичан Россия ассоциировалась в основном с разъяренным медведем. Поэтому не удивительно, что когда Форин оффис рассматривал вопрос о переговорах с Россией, глава секретариата военного кабинета генерал Исмей, ставший впоследствии военным советником Черчилля, напомнил своему близкому другу сэру Орму Сардженту, помощнику заместителя министра иностранных дел и «идеологу» Форин оффис, о стихотворении Киплинга «Мировая с Медведем» (рассказ слепого нищего, изуродованного медведем):
