Мичурин - [8]

— Все тропки исхожены, все дорожки испробованы… — упрямо шамкают старики.

Да и только ли старики? Известный козловский промышленник-садовод, выходец из Франции, мосье Роман Дюльно держится такого же взгляда. Он утверждает:

— Садоводство — это, в первую очередь, коммерция, и до науки ему никогда не подняться…

Так же мыслят и десятки других садоводов-промышленников.

Но хоть и сильна в садоводстве рутина, хоть и царит в садовом деле косность, хоть и слышать никто не хочет о возможности новшеств в садоводстве, молодой Иван Мичурин все более утверждается в мысли, что уже назрела задача превращения садоводства в настоящую, большую, прогрессивную науку.

— Это должна быть не та «садовая наука», какой пробавлялись отцы и деды, состоящая из описания весьма немногочисленных сортов и крайне примитивных агротехнических приемов. Нет, новая наука садоводства, в создании которой, может быть, и мне придется участвовать, должна основываться на всей совокупности научных знаний человечества, и в особенности, конечно, на законах биологии растения, — так размышлял Мичурин.

И вот Иван Владимирович Мичурин, ставший к этому времени линейным механиком Козловского железнодорожного узла, приступает к глубокому изучению этих законов жизни растения. Он уже давно подмечал их, эти законы, зорким, наблюдательным взглядом садового ученика, отцовского помощника. Много было накоплено важных и ценных наблюдений, много мыслей бродило уже в гениальной голове, но все это нужно было привести в систему, упорядочить и обосновать научно.

Кипение вновь и вновь рождающихся мыслей, порою согласных, порою борющихся между собой, отражала методика садовой работы Мичурина в те далекие годы.

Иван Владимирович впоследствии рассказывал нам, знавшим его, и отмечал в своих статьях, что этот самый начальный период его творческого пути был заполнен разнообразнейшим экспериментированием.

В памяти его крепко засело семейное предание о прадеде, калужском садоводе Иване Дмитриевиче. Он не без успеха занимался выращиванием сеянцев из семян культурных сортов, выделяя из них последующим отбором удовлетворительные экземпляры. Это подталкивало и Ивана Владимировича на опыты такого же рода.

Молодой новатор в тот период стремился обновить сорта садов средней полосы России путем посева семян южных и иноземных сортов. Вместе с этим он испытывал на морозостойкость южные сорта, высаживая готовые саженцы[11] или прививая и окореняя их черенки.

Видя упрямое стремление Мичурина к садовым новшествам, Василий Никифорович Петрушин помог ему заарендовать у Козловской городской управы небольшой пустырь на задворках Полтавской улицы. Это произошло в 1877 году.

С энтузиазмом продолжал здесь Иван Владимирович свои опыты. Везде, где только возможно, раздобывал он экспериментальный материал. Семена, выписанные им из Крыма, Кавказа, Бессарабии, из разных стран Западной Европы и Америки, Мичурин высевал в грунт и в ящики.

Вскоре пустырь преобразился. Ровными рядами выстроились на нем плодовые деревья. Здесь были и привитые деревья, и деревья, выращенные путем окоренения[12] черенков, и, самое главное, сеянцы от семечек из привозных плодов.

Между тем жить становилось все трудней. Родился в 1876 году первенец, сын Николай; через два года появилась на свет дочурка Маша. Расходы семьи увеличивались. И отец, Владимир Иванович, уже сильно болевший, потерявший трудоспособность, и родители жены тоже ожидали помощи. Жалованья по службе нехватало. Иван Мичурин был вынужден повесить над окном своей квартиры скромную самодельную вывеску: «Чиню часы и прочие механизмы». Вскоре после поездки в Москву, где какой-то оптический мастер соблазнил молодого приезжего выгодами оптического ремесла, Иван Владимирович приобрел полный набор оптических инструментов и приписал на своей вывеске-дощечке еще два слова: «оптическая мастерская».

Это было новинкой в Козлове. Местные интеллигенты потянулись к Мичурину. Приходили, сидели подолгу, заводили научные и философские разговоры.

Но оптическое дело не по душе было Мичурину. Он поспешил поскорей от него освободиться. Научил жену вставлять в очки стекла, стачивать кромки, определять сферометром конус, разговаривать с посетителями. Александра Васильевна с радостью ухватилась за это ремесло. А Иван Владимирович старался высвободить как можно больше времени для своих книг, для занятий наукой.

На полке у него становилось все теснее. Многое, находившееся в этих солидных сочинениях, уяснялось не сразу, но он упорно доискивался сокровенного смысла, пробиваясь сквозь дебри всевозможных научных терминов и длинных рассуждений, зачастую не по существу.

Далеко за полночь, с керосиновой лампой, засиживался Иван Владимирович.

Сочинения Гумбольдта, Декандоля, переводы книг питомниковода и помолога Гоше, сложные описания классификаторов Люкаса и Диля — все нужно было не просто осилить, а проверить, сопоставить с собственными взглядами. Многое вызывало у Мичурина боевой задор, несогласие, желание возражать и спорить. Он то и дело узнавал своих врагов — рутину, догму, обычай.

Неожиданно его обрадовала новизной взгляда брошюра с изложением теории Дарвина. В ней он узнал собственные мысли, смутно, но настойчиво тревожившие его.