Миасская долина - [13]

Впопыхах Клава не заметила, что у нее прихватило морозом пальцы на руке. В теплой избе они отошли, появилась острая стреляющая боль. О сне нечего было и думать. Она сидела у стола и стонала, стонала под сочувственный шепот лежавших на печи стариков-хозяев.

Ночью Сергей опять напился — Клава недосмотрела, во втором кармане у него оказалась еще бутылка. Он начал биться головой о стену, навзрыд заплакал: как же это может быть, что он, водитель, находится здесь в тепле и уюте, а его машинка-сиротка где-то в поле стоит, на волю вору-злодею отдана?

Глядя на противное, залитое слезами лицо Сергея, Клава поняла, что хлопоты еще не закончены. Теперь, когда люди в безопасности, надо выручать машину. Поручив Сергея попечениям Груни, Клава отправилась в центр города.

Сонный дежурный милиции долго не мог сообразить, что от него понадобилось этой худенькой девчонке. Потом разыскали автоинспектора, вызвали вездеход.

С вездеходом пришлось ехать Клаве. Сергей лежал пластом, а надо же было кому-то показать, где брошена машина. Подъезжая, заметили, что у трехтонки по-хозяйски раскинут костерок и над огнем греет руки какая-то фигура в огромном тулупе. Услышав рокот подъезжающего вездехода, фигура ухватилась за берданку и наставила дуло:

— Стой! Стрелять буду! Кто такие?

— За машиной приехали. А ты кто?

— Я охрана. Ваша машина, что ли? — Фигура подошла поближе. — Покурить не найдется? Загоревал без табаку…

Выяснилось, что ехавшие с сеном колхозники заметили брошенную машину и доложили председателю. Тот выслал на ночь охрану — государственное добро, мало ли что может случиться…

Обратно вездеход повел автоинспектор, а Клаве пришлось сесть за руль аварийной машины. Она рулила, как могла, стараясь идти в фарватере вездехода, изо всех сил следя за его рубиновым огоньком. Тонкий стальной трос вибрировал: то натягивался, то ослабевал. И был похож на громадную струну, по которой бегал невидимый смычок. Порой огонек и трос исчезали в мутной пелене, и тогда Клава мотала головой, стряхивая сон…

Когда она вернулась в домик на окраине, там уже никого не было. Старушка-хозяйка сказала, что девчата рано утром ушли на вокзал, чтобы сесть на поезд и ехать в тот город, в котором были курсы комбайнеров. А Сережа только что отправился в автоинспекцию — сообщить о случившемся.

Клава, захватив рюкзак, отправилась в техникум. Она сама не заметила, как уснула, прикорнув в коридоре на подоконнике в ожидании вызова на экзамен. Разбудили ее девушки, и она полусонная предстала перед экзаменационной комиссией.

Отвечала, а в разгоряченной голове возникали ночные видения: Сережка стукался лбом о печку в припадке пьяного отчаяния; плыла по небу куполообразная вершина Круглой горы; с какой-то огромной высоты видела крохотную трехтонку и маленький, как точка, огонек костра возле нее…

Ее ответы были похожи на бред, и экзаменаторы только плечами пожимали: как мог Афанасий Ильич Волнов, хорошо известный в округе учитель, выпустить такого недоросля, да еще родную дочь. Педагогическая загадка!

Девушки привели ее в общежитие, устроили на койку. Клава легла навзничь и устало подумала: «Все! Ну и ладно! Поеду домой. К папе». И тотчас же провалилась в какую-то черную мглу.

Проснулась она рано. Посапывали девушки на соседних кроватях. На желтых половицах светлели квадраты — свет уличного фонаря. В дальнем углу осторожно возилась мышь. За окнами — ни звука. Все спят, не спит только мышь. Спят экзаменаторы, спят девчата-комбайнерки в вагоне где-то далеко отсюда, спит Сережка, спит мрачноватый автоинспектор с вездехода. Она одна, да еще вот мышь…

«А домой я не поеду! — неожиданно даже для себя решила Клава. — С какой стати? Пойду на завод, куда-нибудь устроюсь. Надо узнать, где у них отдел кадров. Потом — вечерний техникум. Там не хуже дневного. Вот и все. Решено».

После всего, что случилось вчера, она чувствовала себя очень сильной и крепкой. «Хуже не будет, а это все я уже могу!» — подумала Клава и тихонько засмеялась: как там ни говори, а первый день самостоятельной жизни провела неплохо. Рассказать папке, так, пожалуй, и не поверит…

ЧИКИ-БРИКИ

Василий Федорович служил завхозом в доме отдыха.

Однажды, когда он вместе с кладовщиком перебирал яйца на складе, его позвали к телефону. Люся, секретарь завкома, предложила немедленно приехать — срочно вызывал Семен Семеныч, председатель.

— Хорошо, Люсенька, приеду, — ответил Василий Федорович, положил трубку и тяжело вздохнул.

Человек пожилой, не очень-то грамотный, обремененный большой семьей, он всегда ощущал некоторую тоску, когда вызывал председатель завкома, в чьем ведении находился дом отдыха. Так уж повелось, что вызов к председателю означал только одно: головомойку.

— Пропадаешь все! — и на этот раз заворчал Семен Семеныч, когда завхоз появился в кабинете. — Ты — завхоз, всегда должен под рукой быть.

— Яички портятся, перебирал, — начал оправдываться Василий Федорович, но Семен Семеныч не дал и слова сказать: разом поднял к плечам розовые мягкие ладони и по-воробьиному склонил голову набок:

— Обожди, голубок, твое дело маленькое! — Он значительно посмотрел на завхоза. — Вот что, голубок: Шупелов приехал… — Заглянул в настольный блокнот и еще значительней добавил: — Игнатий Дмитрич…