Мгновения жизни - [99]

— Оставайтесь на ночь, — предложила миссис Шилд, еще до того как попыталась разузнать что-либо о Джефферсоне. Но Грейс сообщила лишь, что они познакомились летом в Кендалле и с тех пор поддерживают отношения.

— Он, случайно, не тот самый мальчик, по которому ты так убивалась?

— Нет-нет, конечно нет. — Грейс многому научилась с тех пор, когда совершенно не умела врать.

— Тот самый, который разубедил тебя поступать в Кембридж.

— Это не он разубедил меня, я сама передумала.

— Ага! Значит, это все-таки был он. — Грейс только вздохнула и отвела телефонную трубку. — Что это, дорогая? Ты куда-то исчезла. Во всяком случае, у него было такое смешное имя, похожее на фамилию. Помню, я в то время еще подумала, что эти американцы, должно быть, очень странные, если глядят на крошечную малютку и говорят: «Ладно, давайте назовем его или ее Андерсон или Гаррисон или Мэдисон… а что касается Божьей Коровки[15]…

— Во всяком случае, его зовут не Божья Коровка, — заверила ее Грейс. — Джефферсон — хороший друг. Я подумала, что тебе, быть может, захочется встретиться с ним, только и всего. Но теперь, кажется, в этом нет смысла, если ты все время будешь задавать вопросы. Он хочет взглянуть на окрестности, так что, если мы сможем остаться на ночь, это было бы здорово. Но рано утром мы тебя оставим. Нам надо вернуться в Лондон.

Была и еще одна причина, почему Грейс не хотелось слишком долго задерживаться у миссис Шилд. Она знала, что не сможет долго находиться в одной комнате с Джефферсоном, чтобы и слепому не стало понятно, что она без ума от него. В его присутствии Грейс была сама не своя. В общем, сейчас она сидела на самом краешке софы в уставленной цветами гостиной маленького коттеджа миссис Шилд, глаза у нее были мечтательные, как у теленка, а улыбка — самодовольная и предвкушающая одновременно. И еще она все время хихикала и разговаривала жеманным голосом. Миссис Шилд отнюдь не была дурочкой. Она постоянно бросала на Грейс многозначительные взгляды.

— С таким же успехом ты могла бы мне семафорить, — прошипела Грейс, когда Джефферсон, извинившись, отправился в ванную.

— То же самое можно сказать и о тебе, дорогая.

Грейс собралась было надуться, но губы сами собой расплылись в широкую улыбку.

— Я счастлива, Эви. Я сижу здесь, зная, что сейчас он вновь войдет через эту дверь, и этого простого факта достаточно, чтобы… только не смейся… чтобы у меня запела душа. — Разговаривая, Грейс перекладывала ноги одну на другую, изучая свои только что накрашенные ногти, и вообще ерзала и нервничала, как пятилетняя девочка.

— Ох, Грейс, ты влюбилась по уши. — Миссис Шилд села к ней поближе на софу. — Но, милая, будь осторожнее. Ты уже достаточно страдала.

Грейс улыбнулась, а потом вздохнула.

— Даже не знаю, что и сказать. По-моему, от меня уже ничего не зависит.

Положив на плечо Грейс сухонькую лапку, Эви произнесла:

— Помни, что только от тебя зависит, как ты справишься с тем, что выпадет на твою долю.

— Как-то я была у психотерапевта, и она сказала мне то же самое.

— Все психотерапевты, как ты их называешь, говорят это.

— Все-то ты знаешь.

— Я знаю все, — согласилась миссис Шилд.

— Она мне нравится, — заявил на следующее утро Джефферсон, когда они сумели наконец выбраться из медвежьих объятий миссис Шилд. Возвращаясь от миссис Шилд домой, Грейс с грустью размышляла о том, почему, когда она прощается с мачехой, та всегда кажется ей вдвое меньше ростом, чем при встрече с ней.

— Открою тебе одну тайну, — сообщила ему Грейс, — она мне тоже нравится.

— Почему это тайна и почему, говоря о ней, ты называешь ее «миссис Шилд», а не «моя мачеха», «мама» или хотя бы просто по имени?

— Детские заморочки, увы. После того как моя мать умерла, я долгие годы ждала и надеялась, что она вернется. Мне не позволили увидеть ее в больнице, но я подслушала, как отец сказал тете Кэтлин, что мама была «изуродована до неузнаваемости». Я уцепилась за эту фразу, подумав, что произошла ошибка: в то время во многих моих любимых книжках рассказывалось о таких ошибочных опознаниях. У меня была разработана своя версия: мама потеряла память и теперь блуждает где-то. Когда она не вернулась, я начала винить в этом миссис Шилд, говоря себе, что моя мама знает о том, что ее место заняла другая женщина. О, в детстве я была взбалмошным и противным ребенком. Полагаю, я называла ее «миссис Шилд», чтобы подчеркнуть свою неприязнь к ней и к отцу и чтобы сохранить дистанцию, наверное. Но, повзрослев, я перестала надеяться на то, что мама когда-нибудь вернется. Я привыкла к миссис Шилд, полюбила ее и даже помню точно, когда это случилось. Я сидела за кухонным столом, делая домашнее задание по математике, а она готовила мне чай. Подняв голову, я увидела, что она здесь, рядом, как всегда бывало в пять часов, когда я приходила домой из школы. Мачеха стояла у плиты в своем ужасном розовом переднике «Тетушка Тэбби»[16] с оборками. И я полюбила ее за это, за то, что она всегда рядом. Мне захотелось, в свою очередь, сделать ее счастливой, и я решила, что буду звать ее «мамочка». Но я просто не смогла выговорить это слово. Я попробовала было звать ее Эви, и так я обращаюсь к ней, когда мы наедине, но я все равно привыкла к «миссис Шилд».