Мгновения. Мгновения. Мгновения… - [15]
Гинзберг (из статьи «Западнее Атлантики»)
…Мне сказали:
— Сегодня поедем на вечер поэзии… Будет интересно… Сам Аллен Гинзберг обещал выступить…
— А где это? — спросил я. — В каком помещении?..
— Не знаю… — ответил переводчик. — У меня есть только адрес… В семь часов надо быть там…
Табличка с номером нужного нам дома была привинчена к церковной ограде. Сама церковь — затемненная, уходящая ввысь, — по моему разумению, наверняка не подходила для того, чтобы в ней мог состояться вечер поэзии. Тем более, если будет выступать Аллен Гинзберг («Лохматый битник…», «Неистовая немытость…», «Поэт протеста и порока…» — это еще самые мягкие эпитеты, которыми награждают Гинзберга американские литературные обозреватели)… Переводчик тоже растерялся. Он вертел в руках бумажку с адресом и явно не знал, как нам быть дальше… По тротуару зацокали каблуки. Стайка девиц вынырнула из-за угла и направилась к большим церковным ворота, около которых стояли мы…
— На вечер поэзии? — спросил переводчик.
— Нет, на бой быков!.. — хихикнули девицы и вошли в ворота. Мы направились за ними…
Первое, что я увидел, войдя в церковь, — огромный черный крест на фоне абсолютно белой стены. Под крестом — трибуна… За ней стоял худощавый негр и, размахивая руками, читал стихи. Стихи были с рефреном. Подходя к нему, негр кричал залу:
— А теперь все вместе!.. — и начинал первым: — Днем здесь — бог, а вечером — черти!!
Зал ликующе подхватывал: «Бог, а вечером — черти!..»
— Громче!.. — гудело с трибуны…
— а… вечером — черти!..
— Еще громче!..
— …вечером черти!..
— …черти!..
— Черти! Черти! Черти!..
Я стал оглядывать «чертей». Они сидели на скамейках и на цементном полу. Они стояли, прислонившись к тяжелым колоннам. Они толпились у расцвеченной огнями стойки бара и неторопливо потягивали пиво из жестяных банок…
— Днем здесь — бог, а вечером — черти!..
Две юные симпатичные «ведьмочки» курят, закрыв глаза от удовольствия. К запаху табачного дыма примешивается еще какой-то запах, незнакомый мне. «Сигареты с начинкой, — шепчет переводчик, — марихуана…»
— Днем здесь — бог, а вечером — черти!..
Довольно много каких-то бесполых личностей. Ну вот это, например, кто? Парень? Девушка? Накрашенные губы, подведенные глаза и… аккуратная «мушкетерская» бородка. Силен!.. Или вот — существо, у которого черты лица начисто смазаны. Их нет просто. Да еще отсутствует шевелюра. Так что не сразу поймешь, где у существа лицо, а где затылок… А в углу у дверей сидит девчонка в красных брючках и малиновой кофте. Она улыбается. Судя по этой улыбке, стихов девчонка не слышит. А слышит что-то другое. Свое. Собственное. То, что сейчас звучит у нее внутри. В душе. Очень нежно звучит, еле различимо. И от этого хочется улыбаться. Просто так сидеть и улыбаться…
— Днем здесь — бог, а вечером — черти!
…Фыркая кофеваркой и позванивая бокалами, выдерживал осаду церковный бар. Под высоким сводчатым потолком клубился табачный дым. Казалось, что это собираются тучи и сейчас должен пойти дождь… Стукнула входная дверь. Переводчик тронул меня за плечо и сказал только одно слово: «Гинзберг…» Я оглянулся. Приземистый парень в мешковатом коричневом свитере продирался сквозь толпу. Он был заросшим, как непрополотое поле. Как тайга. И чем-то походил на льва. Причем на льва, успевшего изрядно «хлебнуть» за обедом. Грубый свитер, казалось, был естественным продолжением мощной бороды… Вокруг зашелестело: «Гинзберг пришел… Гинзберг… Гинзберг…» Наверное, Аллену сказали сразу, что на вечере присутствует гость из Москвы. Потому что очень скоро он подошел ко мне…
— Приехал? — спросил бородач, протягивая руку. Спросил так, будто мы до этого встречались по меньшей мере раз двадцать…
— Приехал… — ответил я.
— Прекрасно, — сказал Гинзберг. И вдруг спросил: — Да, кстати, ты знаешь, что во мне семнадцать пороков?..
— Сам считал?..
Он рассмеялся и помотал бородой:
— Другие сосчитали. А теперь слушай. Я пойду туда…
