Мгновения Амелии - [77]

– Дженна.

Она посмотрела на меня.

– Что?

– Ты чудачка, – объявила я и, желая признаться, добавила: – Я тебя люблю, но все-таки ты чудачка.

– Я не чудачка, – отмахнулась она, снова возвращаясь к экрану. – Тогда я впервые накрасилась этой помадой и, во‐первых, выглядела сногсшибательно, а во‐вторых, мы стали подругами. Поэтому извиняюсь за то, что пытаюсь укрепить нашу дружбу на века.

– Четыре секунды, – предупредила я.

Она купила десять одинаковых помад. И когда Дженна ликующе объявила об этом в машине, к ней обратился отец:

– Милая, ты красива и без косметики. Но если ты счастлива с ней, то и я счастлив.

Ее мама заявила, что деньги потрачены впустую, но успокоилась, когда Дженна предложила поделиться с ней одним тюбиком.

– Чудачка, – повторила я, улыбаясь, что она считает помаду ответственной за дружбу со мной.

Подруга широко и искренне улыбнулась мне в ответ, и я поверила, что она может быть небесным телом в телесной оболочке.

– И пусть наша дружба длится дольше, чем запасы ColorCentral, – провозгласила она.

– Аминь, – ответила я.

Последний раз я видела ее могилу на похоронах. Марк предлагал мне съездить посмотреть на установленный памятник, но я не захотела.

И сейчас-то не желаю туда идти, но больше нет места, где бы я добралась до Дженны. Именно кладбище кажется подходящим местом для исповеди, которую я уже давно вынашиваю внутри себя.

Включив фонарик на телефоне, я пробираюсь сквозь темноту и только после бесчисленных блужданий по рядам среди усопших нахожу могилу Дженны.

В прикрепленной к памятнику металлической вазе покоится букет искусственных желтых цветов. Они настолько ярки, что разглядеть их можно даже ночью. Я расправляю бутоны одной рукой, а другой прикрываю надпись на табличке, не желая читать написанное.

Если сделаю это, обратного пути не будет. Тогда Дженна точно не вернется, и я возьму на себя ответственность за собственные решения, а также их последствия.

Выключаю фонарик и в темноте сажусь на узкую пешеходную дорожку.

Вокруг слышны сверчки и цикады, отчего мой голос заглушает переплетенный друг с другом стрекот насекомых.

– Привет, Дженна.

В ответ молчание. Никакого ветра. Только вот мне есть что сказать, поэтому пусть хоть кто-то – Дженна, могильная плита или букашки – выслушает меня.

Я хотела начать с фотографии, но с губ срывается совершено другое.

– Я знаю, что ты отправила мне книгу, – смеюсь я. – И я поехала в Локбрук, чтобы узнать что-то большее о ней… о тебе. Ну, вроде получилось.

Вдалеке ревет автомобильный мотор, я замолкаю, дожидаясь, когда звук растворится в ночи.

– Я разговаривала с Ноланом. О тебе, его сестрах, «Хрониках». Он сказал, что ты спасла его на фестивале. И я уверена, что книгу отправил мне именно он. Или, может быть, Вэл? Не знаю. Но не это я хотела тебе сказать.

Я перевожу дыхание. Уверяю себя, что все хорошо и нет ничего необычного в том, что девушка сидит в одиночестве и темноте у могильной плиты своей лучшей подруги, даже не взглянув на табличку.

– Хотела извиниться перед тобой. Прости, что не могла спасти тебя, не вытащила из машины и просто не была рядом с тобой в момент смерти. Прости, что в аэропорту не обняла тебя как следует. Стоило сжать тебя крепко-крепко. Правда. Я должна была почувствовать твою смерть. Пожалуйста, прости меня.

Мои рыдания не прекращаются, когда под ногами сотрясается земля и из нее вырываются громадные синие киты, окружая меня, словно быстрорастущие деревья. Я задыхаюсь от плача, который заглушает собой стрекочущих цикад и разразившиеся над озерами бури. Меня задевают спинные плавники, жесткая кожа, покрытая маленькими волосками, и морские уточки, царапая мои локти и путая волосы.

Со слезами выливаются все сожаления, все прекрасные и искрящиеся воспоминания, а также ее горькая смерть. Они просачиваются в землю, а киты вырываются из нее и взмывают в небо, дрейфуя на воющем разумном ветре, который приветствует их после далеких мичиганских краев.

– Прости за фотографию. Даже не знаю, почему так люблю снимать. Люблю, и все. Эту часть себя я прятала, словно злобную и страшную тайну. Но, Дженна, знаешь – это лучшая часть меня и… и…

– Я не могу быть тобой, – признаюсь я. – Передо мной стоит выбор, и я не последую твоему плану. Надеюсь, ты поймешь.

Снова заливаюсь слезами, которые на вкус напоминают океан. Лучше я пройду очищение водой, чем огнем. С усилием поднимаю взгляд на ее памятник и притрагиваюсь пальцами к гравировке ее имени.

– Дженна, как мне рассказать твоим родителям? Не хочу делать им больно. Что же делать? Скажи, что мне сделать.

Мой голос ломается. Я продолжаю тонуть на суше, но вдруг на мое плечо опускается чья-то рука. Душа уходит в пятки, а глаза едва различают стоящие передо мной длинные бледные ноги.

– Миссис Уильямс?

Неожиданно все затихает, даже стрекот цикад; Триша Уильямс убирает волосы с моего облитого слезами лица и приглаживает их пальцами с идеальным маникюром.

– Могу уйти, если хочешь, – предлагает она. – Иногда я приезжаю сюда после тяжелого рабочего дня, но если ты хочешь побыть одна, то я могу вернуться завтра.

От прекратившегося гула китов и остановившихся слез в ушах стоит звон. Я слышу только ветер, окутывающий нас и могилу.