Мгновение - [14]

По мере того, как отступал страх, в душе Руна нарастала злоба. Каменное лицо Валттери всё ещё стояло перед глазами пугающей маской, но теперь историк уже не замирал перед ним, как кролик перед удавом.

“Он даже не пытался воззвать к моей порядочности, сразу перешёл к завуалированным угрозам. А это его “избавиться”? Увольнение, как же! Как вы уволили Крипалани? Интересно, за какие такие заслуги он получил разрыв аневризмы в качестве выходного пособия? И чем всё кончится для Амины, если правда вдруг всплывёт?”

От последней мысли на сердце Этингера заскребли кошки. Ему стало до того жаль подругу, что он не устоял и изменил маршрут, чтобы пройти через IT-отдел. В тот миг для Руна это было жизненно необходимо – убедиться, что с Аминой всё в порядке.

Историк миновал сектор, который отделял его от вычислительного центра, и, притворившись, что заблудился, остановился в кабинете, где согласно каталогу персонала работала Канзи.

Её место оказалось в углу, но Рун без труда разглядел хакершу, сидящую к нему спиной. На голоэкране перед ней с невероятной скоростью мелькали какие-то данные – очевидно, Амина была поглощена работой. Этингеру этого хватило. Он спросил у проходящего мимо инженера дорогу до своего сектора и ушёл, едва дослушав ответ.

По пути напряжение и тревога понемногу отступили. Амине каким-то чудом удалось отвертеться. Сам Рун тоже отделался лёгким испугом. Корпорация теперь вряд ли найдёт кого-то подходящего на роль преступника – разве что Валттери выберет козла отпущения, чтобы отчитаться перед начальством. И как бы то ни было, Рун крайним становиться не собирался. “Главное – придерживаться того же курса. Вести себя как остальные и ни во что не ввязываться… хотя бы в ближайшее время”.

Зайдя в смотровую, историк откинулся на кресле и глубоко вздохнул. Мысли наконец перестали метаться как мячик в трёхмерном арканоиде и потекли более стройно. Он даже заставил себя поработать – посмотрел и запомнил несколько новых слепков – но настрой на научные подвиги быстро иссяк. Внимание начало рассеиваться, перелистывание файлов превратилось в чисто механическое действие. Со стороны могло показаться, что историк пристально вглядывается в проекции в поисках зацепок, но на самом деле всё было не так.

Этингер смотрел на снимки и не видел их. Ему хотелось забыть всю эту историю с мёртвым инженером, как страшный сон. Никогда он не любил корпоративные интриги, никогда не жаждал стать соучастником преступления. Сегодняшние события пугали историка и вызывали отторжение, если не сказать – отвращение. Он бы дорого дал за то, чтобы просто взять и навсегда выкинуть их из головы. Была лишь одна проблема.

Рун просто не мог ничего забыть.

Многие считают, что помнить каждую секунду своей жизни – это величайший дар, доступный лишь избранным. Их можно понять. Ведь обладая такой памятью, ты никогда не забудешь про чей-нибудь день рождения или про назначенную встречу. Не нужно ничего записывать или снимать – любое событие, любой однажды увиденный пейзаж доступны тебе во всех красках и в любой момент. Самые приятные воспоминания никогда не сотрутся и не померкнут, ты можешь просматривать их как кино, даже не закрывая глаз, стоит только захотеть...

Всё это так. Но на деле в гипертимезии плюсов ничуть не больше, чем минусов.

Дни рождения не забываются, они пропускаются умышленно: то, чего не делает милосердная память, совершает разум. Вперемешку с прекрасными пейзажами лежат грязь и ужасы, от которых бросает в дрожь, и запоминаются они ничуть не хуже. А что до приятных воспоминаний… Убегая от реальности, ты прокручиваешь их так часто, что они набивают оскомину и перестают быть особенными. Просто потому что каждая их деталь со временем превращается в ничем не примечательную серость.

Рун не питал иллюзий относительно своей избранности. Его исключительная, въедливая, жадная до каждой мелочи память ни разу не дала ему поблажки. Этингер точно знал: стоит хоть раз переступить через свои убеждения, и память будет при каждом удобном случае нахально тыкать в лицо: “На, полюбуйся! Вот что ты за человек!”.

Так и в деле с Крипалани. Если Рун закроет глаза на убийство, то каждое утро он будет просыпаться с мыслью, что корпорация может убить любого, и любой – в том числе и сам Рун – может промолчать. А жить с этим станет… слишком омерзительно.

Нет, Этингер не был настолько глуп, чтобы развязывать войну с могущественной корпорацией. Он отлично знал историю и понимал, что такое противостояние закончится, не успев начаться. Но и просто сделать вид, что ничего не случилось, он тоже не мог.

Так и не сумев сосредоточиться на работе, Рун ушёл на обед. По дороге в столовую он заметил, что встречные странно смотрят на него – будто знают, что именно Этингер повинен в сегодняшнем переполохе. Поначалу историк пытался не замечать этого, но потом в мозгу холодными червячками зашевелились сомнения: вдруг произошло что-то, о чём не знает он один?

Едва эта мысль оформилась, Рун одёрнул себя и заставил не коситься на прохожих. “Я превращаюсь в параноика. Так и выдать себя недолго… Но ведь я не вор и не преступник, даже не злоумышленник, так почему на мне вот-вот шапка загорится?”