Мгновенье на ветру - [50]

Последняя преграда — заросли финбо, они их легко одолевают и вдруг оказываются словно в другом мире — в лесу. Здесь нет солнца, нет густого подлеска, высятся могучие неохватные стволы вековых деревьев, под ногами толстый слой листьев, гниющей коры и веток, папоротники, мох. Тишина полная, неправдоподобная. Когда они останавливаются и замирает шелест шагов, тишина кажется еще более торжественной, стройной, в ней тонет и гаснет пенье птиц, возня обезьян на деревьях, тонкий свист самочки-антилопы, треск веток под ногами газели, мелькнувшей мимо них пятнистым рыжим телом и белым хвостиком.

Элизабет поражает, до чего здесь светло. Ведь солнце не пробивается сквозь кроны, казалось бы, внизу должен стоять полумрак, а вместо него такая ясность, прозрачность, точно от листвы исходит сияние, точно деревья и земля сотворены из света.

Адам чутьем находит одну из бесчисленных оленьих троп, вдоль и поперек пересекающих лес, и тропа выводит их к заросшему папоротником ручью среди кленов. Здесь он расставляет ярдах в ста друг от друга шесть или семь силков, которые они принесли с собой, и маскирует их листьями и кусками коры.

— Лес такой большой, почему ты решил, что антилопы придут именно сюда? — недоверчиво спрашивает она.

— А ты посмотри, сколько следов. Они сюда приходят на водопой, это же ясно, — говорит он. — Вот завтра вернемся, и увидишь.

— Как, мы уже уходим? — спрашивает она разочарованно.

— А что нам тут делать?

Рядом раздается крик попугая. Всюду яркие пятна грибов — красные, белые, желтые, на тонких стебельках спускаются со стволов деревьев орхидеи. Земля источает нежный сладковатый запах гнили, сырости, тления. Летают большие пестрые бабочки, садятся на цветы. В листве что-то шуршит. Тишина говорит с ними бесчисленным множеством своих голосов.

— Какой покой, — говорит она. — Я хочу побыть здесь еще немного. Давай пройдем дальше?

И он ведет ее дальше По вьющейся тропинке, среди зеленого свечения леса. Она уже не замечает времени.

Один раз он останавливается и, сжав ей руку, шепчет:

— Слоны…

— Откуда ты знаешь?

И он терпеливо ей объясняет, показывает: вот к толстому бурому стволу прилипли листья, из сломанного корня сочится сок, валяется сорванная ветка, вот мокрые, изжеванные листья, примятый папоротник, свежий помет. Потом предостерегающе подносит к губам палец.

— Они совсем рядом. Наступай прямо в следы. — И он показывает ей следы, которых она даже не заметила: большие круглые вмятины в земле, если в них ступать, под ногой не треснет сучок, не зашуршат опавшие листья.

Она все еще сомневается. Но вдруг он хватает ее за руку.

Она замирает на месте, глядит вперед, но, ничего не увидев, качает головой.

С громким треском ломается ветка — будто рядом выстрелили из винтовки. Это так неожиданно, что она едва удерживает крик. Слон вскидывает хобот, и перед ней мгновенно вырисовывается гигантская серая туша, которая стоит неподвижно среди деревьев.

— Он один?

— Нет. Вон еще, смотри.

Шевельнулось ухо, на фоне зелени белеет длинный острый бивень. Теперь и Элизабет видит рядом со слонихой слона. Потом третьего, четвертого и наконец все пасущееся среди деревьев стадо.

Он длинным кружным путем ведет ее мимо животных дальше, в глубь леса. Она говорит, что устала, и тогда он находит озерцо с красновато-бурой водой в зарослях папоротников, где можно освежиться и поплавать. Он приносит плоды, которых она никогда не пробовала, и, наевшись, они ложатся отдохнуть и сразу засыпают.

Когда он наконец ее разбудил, она сразу замечает, что освещение в лесу переменилось. Видно, пока они спали, в мире что-то произошло. Зелень листвы стала мрачной, ядовитой, сияние исчезло, стволы огромных деревьев погасли и зловещими немыми громадами надвигаются на них из сумерек. Она несколько раз оглядывается в страхе, но никого не видать, то, что ее тревожит, ускользает, таится.

Она уже потеряла надежду, что они когда-нибудь выберутся из этого темного лабиринта, как вдруг к великому ее изумлению перед ними оказывается ручей, возле которого они были утром. В один из силков попалась газель, она висит в нелепой позе, зацепившись шеей и задней ногой, трудно себе представить, почему петля так странно ее зажала, и она уже давно мертва, черно-лиловый язык вывалился изо рта, глаза выпучены.

Элизабет в ужасе спешит отвернуться, а он вынимает газель из петли, разрезает ей брюхо и выпускает кишки, потом взваливает тушу себе на плечи. Густая липкая кровь бежит струйками по его груди, животу, собирается внизу в волосах.

Они молча идут по сумеречному лесу и наконец выходят на узкую тропу, которую прорубили в колючих кустах. Здесь гораздо светлее, облака над головой мирные, безмятежные.

Но она еще не рассталась с лесом. «Какая тишина, покой, — думает она, — но совсем близко, в темноте, затаились звери».

У себя дома, в пещере, она отказывается есть поджаренное им мясо.

…Как поглощенно, с каким изумлением рассматриваешь ты свое тело, будто не веришь, что оно принадлежит тебе. Ты каждый раз останавливаешься на пороге пещеры, чтобы тебя обдало ветром. Вот ты закрыла глаза и подставила лицо соленым брызгам. Ты любишь сидеть возле самого костра, чтобы тебя окутывал дым. Любишь бродить во время отлива по мелким лагунам среди камней; встав на колени, ты часами следишь за игрой маленьких серебристых рыбешек, шевелишь в воде водоросли побегом молодого бамбука, а если я неожиданно подойду, ты виновато краснеешь.