Мгла над Гретли - [39]

И вот мы с Периго сидим в комнате, освещённой двумя ничем не затенёнными электрическими лампами, смотрим друг на друга и зеваем. В комнате стоял жуткий запах: смесь карболки и застарелого табачного дыма. Камин давно погас; не верилось, что стулья, на которых мы сидим, могут выдержать английского полицейского. Периго можно было запросто дать сто лет, а мне, наверное, не меньше семидесяти пяти. Периго признался, что чертовски устал.

— Сколько приходится бегать и болтать из-за этого проклятого дела! — пожаловался Периго. — К концу дня я вконец выдыхаюсь. В другой раз подберу себе роль бессильного старца с тяжёлой сердечной болезнью. Тогда люди будут сами приходить ко мне, не придётся бегать повсюду. Жаль только, что они не будут приходить! Ужасно тяжело изображать постоянно развлекающегося человека и развлекать других. Если так называемые тунеядцы ведут подобную жизнь, нелегко же достаётся им кусок хлеба. Хорошо хоть прежнее занятие научило меня быть обходительным с самыми невыносимыми клиентами. Знаете, Ниланд, ведь я был хозяином антикварного магазина.

— Знаю, — ответил я с усмешкой. — Я сразу же навёл о вас справки.

— Я по своему желанию продал его. Хотел писать… Потом подумал, должна же быть и для меня какая-ни будь настоящая работа. Племянник мой работает в военной разведке, он-то и посоветовал мне включиться в борьбу со шпионажем. Должен сознаться. А как вы попали в Отдел?

В нескольких словах я рассказал ему об этом. А потом спросил, как ему удалось так быстро внушить Диане Акстон, что он работает на нацистов.

— Вы знаете их условный пароль? — спросил Периго.

— Нет. Правда, мне известны некоторые их прежние знаки, — сказал я. — Но я вовсе не собирался притворяться, что я в курсе. Я всего лишь недовольный канадец, которому решительно наплевать на войну, которого легко можно купить или, — тут я ухмыльнулся, — соблазнить.

— Я тоже прибегал к этому приёму, как вы сами видели, хотя вряд ли я заманчивая жертва для соблазнительницы, — сказал он, — поэтому-то я и воспользовался приманкой, которую нацисты превосходно понимают. Поверьте, Ниланд, мне никогда не было свойственно употреблять румяна, шепелявить — одним словом, разыгрывать из себя старого фата. Сегодня утром, когда я был в Лондоне, мне сообщили их новые знак и пароль. Сейчас я вам покажу. Я предполагал, что они давно уже изменены. Это сильно тормозило работу.

Он положил на мою руку пальцы своей правой руки, большой и указательный, и они образовали букву V.

— Вот. Потом вы говорите: “Это “V” означает “Victory” — победу, и не с маленькой буквы, а с большой”. Это пароль. Ясно? После этого второй великий хитрец кладёт указательный палец своей другой руки поперёк этих двух пальцев и “V” превращается в опрокинутое “А”. Тогда он изрекает: “Прекрасно. Я это запомню”. Ну, что скажете? Гениально придумано, а? Господи, в каком идиотском мире мы живём! И подумать только, что миллионы жизней зависят от подобных штучек. Да, ничего не поделаешь. Советую вам прорепетировать, Ниланд. Это вам может скоро пригодиться.

Я “прорепетировал”, он похвалил меня и продолжал:

— Мне хотелось поймать на эту удочку вашу Акстон, потому что я уже некоторое время подозреваю её и к тому же она, кажется, довольно глупа. Я хотел увидеться с ней сегодня вечером. Но когда я узнал, что вы вместе обедаете, то попросил одного командира эскадрильи, который знает, кто я на самом деле, организовать позднюю вечеринку и пригласить её. Там-то я и проверил на ней этот новый знак. Она была сражена и настояла, чтобы я заехал и взглянул на вас — ещё одного завербованного ею человека. Я, конечно, не был уверен, что вы из наших, как, впрочем, и вы сами в отношении меня. Скажите, Ниланд, как вам удалось так быстро угадать в ней шпионку?

— В основном оттого, что она глупа, и так ослеплена самомнением и будущим величием, что забыла про всякую осторожность… Наверное, она припеваючи жила в нацистской Германии, ездила с визитами в Нюрнберг, и Геббельс говорил ей, что она похожа на вагнеровскую героиню. Её привели к присяге и научили двум–трём хитростям, а потом велели ехать в Америку и вредить нам, как только возможно, в первые дни войны. Потом ей приказали вернуться домой, в Англию, и открыть цветочный магазин, который может быть весьма полезен.

— Но зачем именно магазин, раз она не подходит для этой роли? — спросил Периго. — Ведь у неё есть деньги, и она вполне могла снять особняк невдалеке от центра, завлекать молодых офицеров. Как наш общий друг миссис Джесмонд, — добавил он, смеясь. — Вам, конечно, известно, что та — не по нашей части?

— Да, она занята только своими делишками на чёрной бирже. Это не более как красивая, изнеженная, развратная тварь! — взорвался я вдруг. — Нас она не интересует, но мне бы хотелось, чтобы до конца войны её заставили работать судомойкой в рабочей столовой.

— Полно вам, Ниланд, — запротестовал Периго. — Она прелестная, декоративная женщина…

— Обществу они обходятся слишком дорого, эти прелестные, декоративные женщины, — ответил я. — Мне встречалось слишком много других женщин, которые оказались в уличной канаве но милости мира, представленного миссис Джесмонд. Хотелось бы, чтобы отныне все миссис Джесмонд либо работали, либо подыхали с голоду.