Мезонин поэта - [14]
«Зараза приняла чудовищные размеры. Университет, все учебные заведения, присутственные места были закрыты, публичные увеселения запрещены, торговля остановилась. Москва была оцеплена строгим военным кордоном и учрежден карантин. Кто мог и успел, бежал из города», — пишет в своих воспоминаниях П. Ф. Вистенгоф.
Арсеньева с внуком остаются в опустевшей столице. Днем юноша отправлялся бродить один по безлюдному городу. Горели костры. Зловещими призраками скользили черные холерные фуры. Ставни домов были плотно закрыты. За заставой вдоль снежного вала маячили пикеты.
Ночью в мезонине юному поэту рисовались жуткие картины смерти и запустения:
Оптимизм и надежды молодости, однако, брали верх. Во время холеры Лермонтов пишет философскую трагедию «Люди и страсти», в которой сквозь мрачную интонацию тоски и безысходности властно пробивается жизнеутверждающая тема:
Юношеская мечтательность и отрешенность, постоянная склонность к углубленному самоанализу удивительным образом сочетаются у раннего Лермонтова с трезвой рассудочностью и жаждой деятельности.
Он вечно куда-то торопится, спешит, точно предчувствуя скорый конец.
восклицает он год спустя в своей лирической исповеди. И прибавляет:
Комната Лермонтова встретила нас гулкой пустотой. На голой поверхности пола и стен выделялась лишь резная чугунная заслонка узкой кафельной печи в углу. При всем желании трудно было представить себе эти лермонтовские пенаты «в готовом виде», и тонкая паутина линий на кальке мало чем могла мне помочь. Люди же, водившие меня по дому, не только отчетливо воображали будущую картину, но неизменно держали в уме сотни деталей воссоздающихся спален, столовой, гостиных в их естественном соотношении друг с другом…
Придите сюда сегодня, и вам не избавиться от ощущения, что все здесь так и было изначально: фамильные портреты работы крепостных художников, которые Арсеньева возила с собой, павловская мебель красного дерева с голубой обивкой, старинное фортепиано, а на нем — потертый футляр скрипки, расписной фарфор, бронзовые чернильные приборы, литые подсвечники… Они переехали в дом Лермонтова из старых московских квартир, из коллекций, собиравшихся десятилетиями, передававшихся по наследству.
А вот этот ломберный стол — из Середникова, подмосковного имения родственников поэта, очевидно, помнит прикосновение его рук, — юный Мишель как-то летом гостил там.
Вся квартира состояла из семи комнат: пять внизу и две в мезонине (антресоли пристроили позднее). Из окон, выходивших во двор, были видны низенький, кривой заборчик, а в глубине двора — флигель и конюшни, тогда еще деревянные.
По крутой узенькой лесенке с тонкими перильцами проворный юноша одним махом взлетал к себе в мезонин. Тут был его «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», куда посторонние не допускались.
Первое, что бросалось в глаза с порога лермонтовской кельи, — книги. Юноша гордился своей библиотекой и собирал ее со дня приезда в Москву. На полках большого книжного шкафа выстроились тисненные золотом корешки полных собраний сочинений Ломоносова и Державина, Фонвизина и Крылова, а на самом видном месте — любовно расставленные томики Пушкина. Словом, тут была вся русская литература от Кантемира до Жуковского. Рядом синели обложки сатирических журналов Новикова, номера «Московского вестника» соседствовали с мятежными «Думами» Рылеева и альманахом «Полярная звезда»; теснилась зарубежная классика — сочинения Шеллинга, Сен-Симона, Фурье, все новое, выходящее на русском и иностранном языках.
Крупномасштабная географическая карта за книжным шкафом, портрет Байрона над диваном («У нас одна душа, одни и те же муки»). На диван небрежно брошен еще не разрезанный номер «Галатеи» с «Вопросами» (из Гейне) в переводе молодого Тютчева. Шахматный столик в углу — дань любимому увлечению. И — наброски, рисунки, акварели, как будто только что законченный портрет отца, чье имя в доме бабушки находилось под запретом.
И портрет, и эти печальные строки написаны здесь.
Сюда, в мезонин, Лермонтов с волнением принес журнал «Атеней», напечатавший в сентябре 1830 года его стихотворение «Весна» — первое из опубликованных, под которым вместо подписи еще стояла латинская буква L. В этой же комнате в июле 32-го поэт укладывал в дорожный саквояж дорогие сердцу вещи и тетрадь с рукописью «Вадима», готовясь к отъезду в Петербург, где ему было «все так холодно, так мертво»…
ПОРТФЕЛЬ ГОГОЛЯ
…Всю дорогу от Петербурга сеялся мелкий, наводящий тоску дождь. Не по-июльски холодный ветер гнал впереди возка низкие хвостатые тучи. Гоголь кутался в шинель, укрывал ноги полстью, однако ничто не помогало.
Проклиная погоду, грязь и плутовство станционных смотрителей, добрался он наконец до Тверской заставы. Свежий номер «Московских ведомостей» сообщал, что дворцовая контора продает на Пресненских прудах «карасей отборных», а попечительский комитет императорского человеколюбивого общества вызывает желающих принять на себя «починку колодезя… в доме, пожертвованном комитету, на Моросейской улице». Рядом шли объявления о продаже «душ», турецких шалей, карет, караковых жеребцов, «годных для господ офицеров». И какая-то безутешная коллежская асессорша истошно взывала: «Умершего мужа моего дворовый человек Алексей Журило, 28 лет, росту… белокур, глаза серые… бежал».
Летняя жизнь в старом доме, в поселке, кроме прочего, еще и тем счастливо отличается от городского быта, что вокруг — живая жизнь: травы и цветы, живность, что летает, порхает и ползает. И всем приюта хватает.
Хотелось бы найти и в Калаче-на-Дону местечко, где можно высказать без стеснения и страха всё, что накипело, да так, чтобы люди услышали.
На старом грейдере, что ведет к станице Клетской, возле хутора Салтынский, в голой степи на бугре, на развалинах молочной фермы, автор встретил странного человека…
В сборник вошли тексты Игоря Сида, посвященные многообразным и многоуровневым формам взаимодействия человека с географическим пространством, с территорией и ландшафтом: художественные эссе и публицистические очерки 1993–2017 гг., в том числе из авторской рубрики «Геопоэтика» в «Русском журнале», а также исследовательские статьи и некоторые интервью. Часть текстов снабжена иллюстрациями; отдельным разделом дан откомментированный фотоальбом, представляющий самые разные срезы геопоэтической проблематики. Поэт, эссеист, исследователь, путешественник Игорь Сид — знаковая фигура в области геопоэтики, инициатор в ней научного и прикладного направлений и модератор диалога между направлениями — литературно-художественным, прикладным (проективным), научным, а также между ними и геополитикой.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Друзья отвезли рассказчика в Нормандию, в старинный город Онфлер, в гости к поэту и прозаику Грегуару Бренену, которого в Нормандии все зовут «Воробей» — по заглавию автобиографического романа.
Молодой московский прозаик Илья Митрофанов умеет точно и зримо передать жизнь в слове. Уже одно это — свидетельство его одаренности. Располагает к себе и знание жизни, способность не только наблюдать и изображать, но и размышлять над теми ее, подчас весьма нелегкими задачами, которые ставит она перед вступающим в самостоятельную рабочую жизнь героем. Молодой писатель по рождению южанин. Оттого, наверное, в повести его есть и свойственная южной прозе пластичность слова, и своеобразие разговора героев, и напряжение чувств.
В небольшом английском провинциальном городке во время празднования традиционного дня Гая Фокса убивают местного эсквайра. Как устанавливают прибывшие для расследования детективы из Скотленд-Ярда, преступление совершено подростками. Виновных арестовывают и предают суду. Итак, совершено еще одно из тех обыкновенных убийств, каких немало происходит ежедневно. Джулиан Саймонз далек от того, чтобы обличать действительность современной Англии. Его взгляд на жизнь характерен для нынешнего западного писателя.
Степан Залевский родился в 1948 году в селе Калиновка Кокчетавской области. Прежде чем поступить в Литинститут и закончить его, он сменил не одну рабочую профессию. Трудился и трактористом на целине, и слесарем на «Уралмаше», и токарем в Москве. На Дальнем Востоке служил в армии. Познание жизни в разных уголках нашей страны, познание себя в ней и окружающих люден — все это находит отражение в его прозе. Рассказы Степана Залевского, радующие своеобразной живостью и свежей образностью, публиковались в «Литературной России», «Урале», «Москве» и были отмечены критикой. «На легких ветрах» — первая повесть Степана Залевского. Написана повесть живо и увлекательно.
Алексей Логунов родился в деревне Черемухово Тульской области, недалеко от Куликова поля. Как и многие его сверстники — подростки послевоенных лет, — вступил в родном колхозе на первую свою трудовую тропинку. После учебы в школе ФЗО по профессии каменщика его рабочая биография началась на городских и сельских стройках. Затем работал в газетах и на телевидении. Именно эти годы явились основой его творческого мужания. В авторском активе Алексея Логунова — стихи, рассказы, а сейчас уже и повести. Но проза взяла верх над его стихами, читаешь ее, и угадывается в ней поэт, Видишь в этой прозе картины родной природы с нетерпеливыми ручьями и реками, с притихшими после прошумевших над тульской землей военных гроз лесами и перелесками, тальниковыми балками и неоглядными, до самого окоема полями… А в центре величавой картины срединной России стоит человек-труженик, человек-хозяин, человек — защитник этой земли. Куликово поле, люди, живущие на нем, — главная тема произведений А. Логунова.