Междуцарствие (рассказы) - [117]

Жихарев тоже отчего-то все знает про Авдотью, которую в жизни не видел:

"...была девушкой болезненной и слабой, не могла помышлять о замужестве, нисколько не думала скрывать своего чувства, откровенно и безотчетно отдалась этому чувству и им была сведена в могилу. Любовь умирающей девушки была, может быть, самым трогательным и самым прекрасным из всех эпизодов его жизни".

Ну, раз он говорит о ней со слов дядюшки, так и резюме, значит, дядюшкино. Не говоря уж о том, что многое в ее письмах представляется перенаверченным из романов (конечно, писаны они по-французски).

Панова

Была у Чаадаева и другая соседка. Панова Екатерина Дмитриевна (урожд. Улыбышева), жила в селе Орево (в нескольких верстах от Алексеевского). 23 года, пять лет замужем, детей нет. Отношения с мужем лишены дружеской близости и теплоты домашнего очага. Делилась с Ч. своим неустройством, жаловалась на изнуряющее бессилие перед каждым днем, а также - на жизнь в целом. Из горькой действительности П. на краткое время уносили лишь поэтические картины сельской местности на закате дня и книги (в том числе, философские, напр. Платона).

М.Н.Лонгинов называл ее "молодою, любезной женщиною", отношения с Ч. "близкой привязанностью" и уточнял: "Они встретились нечаянно. Чаадаев увидел существо, томившееся пустотой окружающей среды, бессознательно понимавшее, что жизнь его чем-то извращена, инстинктивно искавшее выхода из заколдованного круга душившей его среды. Чаадаев не мог не принять участия в этой женщине; он был увлечен непреодолимым желанием подать ей руку помощи, объяснить ей, чего именно ей недоставало, к чему она стремилась невольно, не определяя себе точно цели..."

Между ними потом завяжется переписка, "к которой принадлежит известное письмо Чаадаева, напечатанное через семь лет и наделавшее ему столько хлопот" (М.Н.Лонгинов).

Это произойдет еще не скоро, однако же трудно понять, каким образом г-н Чаадаев мог объяснить этой женщине, чего именно ей недостает. С другой стороны, вступив в непосредственное и близкое общение с женщинами, Tschaad ни в чем не исказил собственной линии жизни, напротив - именно девицы-женщины от общения с ним принимались упорно заниматься философией, если, конечно, не врут.

Надо полагать, что в первобытной пустоте природы Tschaad окончательно ощутил исхождение от него неких флюидов, действующих на благо общего устроения мира. Но вот что любопытно: невзирая на большое количество описаний г-на Чаадаева - от философско-политологических до бытовых, - нигде не найти упоминания вещей, которые были бы ему в радость.

Сбой

По словам Жихарева - видимо, сильно упростившего некий очередной перелом в душе нашего героя, - не ужившись в одной деревне с "теткой-старухой", Tschaad в этом же году уехал в Москву, где обретался "на разных квартирах, в которых проводил время, окруженный врачами, поминутно лечась, вступая с медиками в нескончаемые словопрения и видаясь только с очень немногими родственниками и братом".

Первое время он встречается и с Пановыми, также приехавшими в Москву, и даже ссужает их деньгами, несмотря на собственные стесненные обстоятельства.

Тут Ч. наконец соображает (или сказал ему кто), что экзальтация, с которой m-me Панова внимает его поучениям, слишком уж им стилистически не соответствует. Иными словами, в московском обществе поползли слухи. Тут он не находит ничего лучшего, как поговорить с мужем Пановой, которая воспримет сей жест как "жестокое, но справедливое наказание за то презрение, которое я всегда питала к мнению света" (и это странно: почти как Tschaad, выходящий в отставку, чтобы "выказать презрение людям, которые сами всех презирают" историю своей жизни в картинках он ей, что ли, пересказал? Или мода тогда была такая - презирать?).

Панова напишет ему письмо: "Уже давно, милостивый государь, я хотела написать Вам; боязнь быть навязчивой, мысль, что Вы уже не проявляете более никакого интереса к тому, что касается меня, удерживала меня, но наконец я решилась послать Вам еще это письмо; оно, вероятно, будет последним, которое Вы получите от меня... Поверьте, милостивый государь, моим уверениям, что все эти столь различные волнения, которые я не в силах умерить, значительно повлияли на мое здоровье; я была в постоянном волнении и весьма недовольна собою, я должна была казаться Вам весьма часто сумасбродной и экзальтированной... Вашему характеру свойственна большая строгость... я замечала, что за последнее время Вы стали удаляться от моего общества, но я не угадывала причины этого. Слова, сказанные Вами моему мужу, просветили меня на этот счет. Не стану говорить Вам, как я страдала, думая о том мнении, которое Вы могли составить обо мне; это было жестоким, но справедливым наказанием за то презрение, которое я всегда питала к мнению света... Но пора кончить это письмо; я желала бы, чтобы оно достигло своей цели, а именно убедило бы Вас, что я ни в чем не притворялась, что я не думала разыгрывать роли, чтобы заслужить Вашу дружбу...".

И вот, Чаадаев пишет в ответ Пановой свое знаменитое и историческое Первое философическое письмо.