Между жизнью и смертью: Хроника последних дней Владимира Маяковского - [9]

Заигрывание с самоубийством отнюдь не безобидно. Стоило Сергею Есенину один-единственный раз пообещать: «…На рукаве своем повешусь» — и жизнь его оборвалась сходным образом.

Стоило Марине Цветаевой[78] заикнуться: «Пора — пора — пора / Творцу вернуть билет. // Отказываюсь — быть» — и удержать ее на белом свете было не под силу.

Борис Пастернак, оплакавший и Маяковского, и Цветаеву, наставлял молодого Евгения Евтушенко:

— Никогда не предсказывайте собственную насильственную гибель в стихах. Сила слов такова, что любое неблагоприятное предсказание может сбыться.

Владимир Маяковский доказал это.

Роман с Вероникой Полонской: от любви до вражды

С Вероникой Витольдовной Полонской Маяковский познакомился на бегах в мае 1929 года — меньше чем за год до смерти. Вместе они гуляли по весенней Москве, заходили в комнату Маяковского в Лубянском проезде. В воспоминаниях, датированных декабрем 1938 года, Полонская отмечает: «Через несколько дней (я бывала у него на Лубянке ежедневно) — мы стали близки». Увлеченность была взаимной, и Веронику Витольдовну смущало лишь то, что Маяковский, выказывая постоянно любовь и заботу, не предлагает ей стать его женой. Но к Новому году ее начинает тяготить раздражительность Маяковского, его беспричинная ревность. Он то требует от нее объяснений, то мрачно молчит. «Наши отношения, — напишет она, — принимали всё более и более нервный характер». Вдобавок она забеременела от Маяковского и делала аборт. Но он и не подумал навестить ее в больнице, а Яншин навещал.

После операции, по словам Полонской, у нее «появилась страшная апатия к жизни вообще и, главное, какое-то отвращение к физическим отношениям». Маяковский, естественно, принимал это на свой счет. И чем больше неистовствовал, тем больше к ней привязывался. Теперь уже он требует, чтобы она развелась с Яншиным и стала его женой, а она тянет, не может ни на что решиться. А Маяковский, работу которого жестоко преследуют провалы, напасти и разочарования, держится за Полонскую как за соломинку. Но где ей понять, что с ним творится!

При ней его просят прочитать поэму «Хорошо!», а он говорит, что сейчас не время читать ее. И читает поэму «Во весь голос». А между ними — пропасть. Там была многословная благостность:

Жизнь прекрасна

                            и

                            удивительна и т. д.

Здесь — жесткая констатация:

Уважаемые

                     товарищи потомки!

Роясь

            в сегодняшнем

                                   окаменевшем говне,

наших дней изучая потемки,

вы,

          возможно,

                          спросите и обо мне.

Или:

Неважная честь,

                          чтоб из этаких роз

мои изваяния высились

по скверам,

                  где харкает туберкулез,

где блядь с хулиганом

                                    да сифилис.

Как-то на своей последней неделе Маяковский довез Полонскую с Яншиным домой на Каланчевку и стал умолять их проводить его в Гендриков переулок. Проводили, поднялись в квартиру, посидели четверть часа, выпили вина. На улицу вышли вместе. Маяковский — прогулять домашнюю любимицу Бульку[79]. Прощаясь, он сказал:

— Если бы вы знали, от чего вы меня сейчас избавили.

За четыре дня до смерти, в четверг, 10 апреля, давний знакомый Маяковского, журналист, пишущий о театре, Александр Февральский[80] встретил его в коридоре Театра имени Мейерхольда, когда на сцене шла «Баня». «Очень мрачный, он стоял, опершись локтем о дверной косяк, и курил», — вспоминал Александр Вильямович. Чтобы поддержать Маяковского, он заговорил о статье в «Правде», наконец-то по справедливости высоко оценившей «Баню». Маяковский в ответ уронил:

— Всё равно, теперь уже поздно.

Предсмертного письма еще не было, окончательного решения о самоубийстве Маяковский еще не принял, но уже явно к нему склонялся.

Вечером того же 10 апреля Маяковский позвонил Николаю Асееву, с которым был в ссоре:

— Будет вам вола вертеть, приходите завтра в карты играть!

Маяковский, надо думать, охотился не столько за Асеевым, сколько за Полонской, которая для защиты от Маяковского стала упорно водить с собой Яншина. А чтобы зазвать ее с Яншиным к себе, Маяковскому для отвода глаз нужны были и другие карточные партнеры.

И вот, отмахнувшись от выступления во 2-м МГУ, Маяковский засел вечером 11 апреля за покер вместе с Асеевым, Полонской, Яншиным и Львом Александровичем Гринкругом[81], своим человеком в доме Бриков и Маяковского.

Маяковский часто цитировал чужие стихи. Какую-нибудь привязавшуюся строчку мог твердить с утра до вечера. В последние дни он без конца повторял реплику Отелло:

— Я всё отдам за верность Дездемоны.

Возможно, весь вечер прошел под этот интонируемый на все лады возглас безумного ревнивца.

Проигравшись дотла, Маяковский спросил:

— Ну, кто мне теперь на базар трёшку одолжит?

Асеев, включившись в игру, протянул деньги.

Удачливые гости захватили с собой карточную колоду и, дурачась, оставляли на память Маяковскому по карте на каждой ступеньке лестницы.

Так вспоминал этот день Асеев. Полонской же запомнилась бурная сцена с Маяковским:

«Я почувствовала, что наши отношения дошли до предела. Я просила его оставить меня, и мы на этом расстались во взаимной вражде.