Между Явью и Навью - [9]

Той ночью они подняли с лежки годовалого лося, задрали и наелись до отвала.

Утро застало их в пути. Впереди была Мжа – неглубокая, но довольно широкая по весне, пока не спадут воды. Плавать Волшан не умел, а обернувшись зверем – не хотел рисковать соваться в воду среди бела дня.

– Будем искать переправу, – сказал он Неждане.

– А зачем нам за реку? – удивилась она.

– Затем, что я в Киев иду. Про дружину Черномора слыхала?

– Так гридень княжий горло чуть не порвал, змиевских перекрикивая, когда тебя от плахи увели! Слыхала, но нам-то зачем?

– «Нам», – скривившись, передразнил Волшан. – «Нам» – ни к чему, а меня амулет княжий признал. Думаешь, воевода отпустил бы, если б не это?

Неждана замедлила шаги, а потом и вовсе остановилась.

– Нешто ты решил, что тебя, оборотня, нечисть, в дружину возьмут?

– Это ты – нечисть, а я – Волшан, приемыш Славко, жреца Семарглова. Хочу – оборачиваюсь, хочу – человеком хожу. И иду я в Киев, а ты – раз не нравится – можешь хоть сейчас отстать.

Слушать девкину болтовню было глупо, но Волшана неожиданно зацепили ее сомнения. Свернуть в сторону капища старого жреца было еще не поздно – два дня пути, и он сможет выполнить просьбу приемного отца… Волшан остановился, и Неждана с размаху ткнулась ему в спину.

– Что? – испуганно пискнула она, выглядывая.

– Зайдем кое-куда. В лесу ждать будешь, и не думай высунуться.

Она дернула плечом, но кивнула. В светлых волосах топорщились сухие веточки, подол сарафана обтрепался, но смотрела девка решительно, и отступаться не собиралась.

«Вот напасть», – в сердцах подумал Волшан и сплюнул под ноги.

Найти старое капище было несложно. Если знать, где искать. Земляная изба жреца, вросшая во мхи по самую крышу, пряталась за густым ельником. Из печной трубы вился пахучий дымок.

– Здесь будь, – велел Неждане Волшан, потянув носом воздух.

Память всколыхнулась воспоминаниями. Дед Славко, собирающий лесные травы, бормочущий заклинания над огнем, сурово отчитывающий Волшана за дерзость, ласково треплющий по волосам за смекалку… Ждана, смеющаяся в этом самом ельнике над неуклюжими шутками Волшана… Перепачканные в ее крови руки и зелень родного леса, наливающаяся багрянцем самого страшного рассвета в его жизни…

Старый жрец отворил дверь и встал на пороге, тяжело опираясь на посох. Волшан ушел отсюда в конце зимы, но за этот недолгий срок дед Славко сильно сдал. Усохло, изморщинилось лицо, поредела белая борода, дрожали на древке посоха темные, выдубленные временем руки. Только глаза сияли молодо из-под лохматых белых бровей.

– Пришел, приемыш, – кивнул старик.

– Пришел, – развел руками Волшан.

– Кто там прячется? Кого привел? – Жрец прищурился в сторону леса.

– Так, – стушевался Волшан, – никто. Девка попутная. Мне поговорить нужно, дед Славко. Неладно всё.

– Вижу. В дом-то зайди, не чужой он тебе.

Умел старик словом душу согреть. Но и вынуть умел тоже. Волшан склонил голову под низкой притолокой и шагнул в знакомый полумрак избы.

Жадно заглотив половину хлебной краюхи да запив горячим травяным настоем, Волшан доложился:

– Прав ты был, дед Славко. В дикой степи совсем неладно стало. У печенегов шаманы сутками камлают, а нечисти всякой только прирастает. Я такого отродясь не видал, чтобы огневушки по стойбищам плясали не скрываясь. Всё палят, без разбору. Нечисти всякой полно, скот портят, запасы портят. Нежить печенегов пугает до смерти, не понимают они ее. Между собой перелаяться готовы – фем на фем[6] думают, виноватого ищут. Мне, хоть с нечистью всю жизнь рядом, по грани хожу, тоже не по себе там было. Только и в наших землях бедово стало…

Старик слушал молча. Глядел куда-то далеко, сквозь Волшана, сквозь замшелые бревна избы. Волшан замолчал, не зная, сказать ли про княжий амулет или при себе оставить?

– Всё говори, сынок. Пора пришла Боянову пророчеству сбыться, – скрипуче приказал жрец и ожег Волшана требовательным взглядом.

– Так ты знаешь? – изумился оборотень.

– Забыл, кто я есть? – Поднялся с лавки жрец. – Знаю что-то, да не всё. Всё знать людям не положено. Что-то чувствую – вот как то, что ты о важном умолчал.

– Да я не…

Волшан почувствовал, как краска стыда заливает лицо и шею, будто вернулся в детство и винится перед стариком за глупые шалости.

– Вот. – Он выпростал амулет и оберег из-за ворота. – Мстислав-князь дружину собирает с нечистью биться. Меня его амулет признал в Змиеве, да тем от смерти спас.

Старик прищурился, наклонился, но рук к печати не протянул. Кивнул только.

– Вот и нашла тебя судьба, воин, – сказал уважительно и моргнул.

Волшан удивленно отметил, что глаза жреца увлажнились.

– Не знаю, судьба ли? – вздохнул оборотень. – Я же – кто?

– Ты – тот, кто ты есть. Сказал уже, да повторю – всего знать человеку не надобно, сердце подскажет, чего голова не разумеет. Иди в Киев и помни: Семаргл с тобой будет, поможет.

Волшан ни за что не высказал бы старику своих сомнений насчет его древнего бога. Не дрогнул лицом, кивнув, но и ослушаться не смог. Или – не захотел.

В дорогу дед Славко нагрузил Волшанову торбу хлебом, сыром и сушеным оленьим мясом. У самых елей оборотень оглянулся, хоть и знал, что примета эта негодная. Жрец опирался на свой посох и ветер сбивал на сторону его белую бороду. Древний, как идолы его капища, и такой же неизбывный, он глядел своему приемышу вслед. Подумалось, что больше они в этой жизни не свидятся, и Волшана захлестнуло горечью.